У меня к вам несколько вопросов
Шрифт:
Но как, нафиг, понять: «Не спеши собирать вещи?»
Я повела Яхава к Южному мосту — не самым прямым маршрутом к моему гостевому дому, но в том направлении.
Каждый раз, как наши глаза встречались, он смущенно улыбался и переводил взгляд куда-то за мое плечо. Я могла бы затащить его за угол, могла бы схватить за петельки для ремня и поцеловать, но была ненулевая вероятность, что это все испортит. Даже если бы я просто взяла его за руку, я не знала, вцепился бы он в мою как утопающий или отдернул, словно обжегшись.
«Не спеши собирать вещи» могла быть строчкой из
Я сказала Яхаву, что прямо под этим мостом мы клали обручи на землю для занятий биологией на третьем курсе, записывая каждое изменение в этом пространстве с февраля по май. Нас разделили на группы по четыре человека; в мою входили Карлотта, Майк Стайлз и Рэйчел Поупа — Рэйчел постоянно флиртовала с Майком, наклонялась, чтобы собрать волосы в хвост, просила его подтянуть ее вверх по склону оврага. Они так и не стали встречаться, так что, возможно, у него был иммунитет к ее чарам.
— Однажды, — сказала я Яхаву, — мы находим обертку «Сникерса» в нашем круге. Начинаются дебаты: выбросить ее или оставить и написать о том, как муравьи обследуют ее?
— И к чему ты склонялась?
— Я сказала, что люди и человеческий мусор заслуживают наблюдения. Моя подруга Карлотта стала давать имена муравьям. Одного она назвала Кусман.
Я собиралась досказать историю, но Яхав остановился посередине Южного моста. Он сказал:
— Похоже, ты уводишь меня все дальше от машины.
— А тебе уже нужно уезжать?
Прошел всего час. Я надеялась, что он проведет со мной весь день, надеялась на секс на моей маленькой гостевой кровати. Мне хотелось помассировать ему виски, пока он не расслабится, хотелось, чтобы он закрыл глаза, откинулся назад и вздохнул. Хотелось зарыться лицом в его волосы, которые всегда почему-то пахли чаем.
Он положил руки на перила, и я поняла, что дело плохо. Он сказал:
— Мне нужно обязательно сказать тебе кое-что. Я был тут как бы на прослушивании. Мне предлагают очень заманчивую должность, и я собираюсь переехать сюда насовсем.
Я сказала:
— О, да ведь это здорово!
И я сказала это от души, хотя почувствовала, что он хотел сказать мне не только это. Он молчал, и я подумала, что нужно как-то пошутить о заманчивой должности, спросить, из чего она сделана. Но он сказал:
— И в целом мне нужно начать все с чистого листа. И он стал говорить что-то еще.
Невыносимо было думать, что меня сливали на Южном мосту. Я только что рассказала Яхаву, как старалась, чтобы никто не разбил мне сердце в кампусе. Я держала Грэнби на ладони, как самое хрупкое яйцо, избегала риска, держала свои увлечения при себе, изо всех сил старалась скрывать свои чувства.
Я четыре года старалась, чтобы сохранить Грэнби такой, какой впервые увидела из окна машины Робсонов: мифическим местом, куда я иногда приезжала, а вовсе не местом, где мне причиняли боль.
Я не чувствовала погоды, но воздух внезапно сделался холодным и промозглым.
Я переключилась в режим самозащиты — от этого режима мне бы не хотелось отучиться на психотерапии. Я сказала, что должна отпустить его. Я не
— Но я еще недорассказала историю. Там была такая Рэйчел, которая взяла и опустила свой ботинок на обертку со всеми муравьями. Она сказала: «Вот. Можете написать, что мой человеческий ботинок размазал их всех».
Яхав сказал:
— Дети — психопаты.
Мне захотелось возразить ему, что мы не были детьми, мы были подростками, но это было бы лишним.
У меня зудело все лицо, когда мы прощались. Уходя, я ни разу не оглянулась.
В конце первого курса я в честь Аса написала «A» фиолетовым фломастером на гладком камне размером с мой кулак и бросила в овраг с Южного моста, он приземлился буквой вверх. Я почувствовала, что это хороший знак перед летними каникулами. А следующей осенью я поразилась, увидев, что ручей не смыл его, солнце не выбелило. Он пролежал там весь год и еще до следующей осени. Но после того, как растаял снег на третьем курсе, камень либо смыло, либо краска совсем выцвела. И все же я каждый раз высматривала его; место, куда он приземлился, было моим якорем, священной точкой, дающей мне безопасность в Грэнби. И в этот раз, когда я шла назад, я посмотрела туда. И мне, конечно, стало только хуже, когда я ничего там не увидела.
Не спеши собирать вещи, не спеши собирать вещи — и вдруг всплыла следующая строчка: Люди скажут, мы влюблены. Это же из «Оклахомы!», песни о людях, которые, конечно же, влюблены.
Блядь.
Что ж, вот, пожалуйста. Мне не нужно подтверждения от Фрэн или Карлотты: Талия сама сказала мне это.
38
Я все еще стояла на середине моста, когда позвонил Лэнс. Я ответила только затем, чтобы отогнать желание пойти за Яхавом. Лэнс словно дышал сквозь песок. Он сказал:
— Я думал, ты сказала, что больше не притронешься к «Твиттеру».
— Я его не трогала!
— Окей. Окей. Ты знала, что, когда ты лайкаешь ответ в «Твиттере», люди видят?
— Конечно. А что? Что случилось?
— Кто-нибудь получал уведомления о том, что ты лайкнула эту гифку с Элизабет Уоррен? Это… она в таком типа наголовнике из перьев, и она…
— Я видела, — сказала я, — но я НЕ лайкала. Ты в своем уме? Ты же меня знаешь!
Я села на мост. И почувствовала влагу сквозь джинсы.
— Дело не только в том, что ты лайкнула расистскую гифку, а в том, что ты лайкнула ее в виде ответа на эту тему, как бы признавая, что эта женщина просто кривлялась.
— Да, я понимаю, но я НЕ лайкала этот пост.
— Зайди в свой «Твиттер». Зайди, посмотри.
Я переключилась на громкую связь, открыла свои последние действия — и да, увидела там красное, блядь, сердечко. А сбоку 20+ уведомлений, означавших, скорее всего, несколько сотен. Меня захлестнула паника из серии засунь-под-свитер-никто-не-увидит. Я ненавидела всех, ненавидела себя и даже Лэнса за то, что позвонил, а больше всего ненавидела, что меня ненавидят.