У меня к вам несколько вопросов
Шрифт:
Какое алиби у меня было? Я выключила освещение и звуковой пульт, убрала реквизит и закрыла театр, вернулась в общежитие и сидела одна за учебниками, пока не сработала пожарная сигнализация.
Что, если мои воспоминания такие же ложные, как мои сны? Что, если мои сны и есть воспоминания?
Что, если мы плавали вместе, надев чужие купальники, пока вода не стала тяжелой и вязкой, и тогда Омар бросил нам спасательный круг, который пошел ко дну? А на обзорной вышке появились вы и стали бросать в нас камни, но никак не могли попасть, так что я схватила один и помогла вам, занесла
44
Во второй половине дня, когда меня уже почти не лихорадило, я приняла таблетку и позвонила Джерому по видеосвязи. Дети носились по дому с айпадом, показывая мне песчанок, рыбок, кошкин зад. Лео стало интересно, есть ли снег в Нью-Гемпшире, так что я вышла с телефоном из дома и показала ему невзрачный наст. Лео потребовал, чтобы я слепила снежок, и я его слепила.
— Мамочка, — сказала Сильви, — я ем сено.
Изо рта у нее свисали нити желтой пряжи.
Джером выпроводил их в подвал, и я спросила, как он там. Он сказал:
— Не думаю, что это скоро уляжется.
Он имел в виду свою ситуацию.
Я сказала:
— Мне тоже слегка досталось, пока я тебя защищала.
Он откинул голову и сказал:
— Я знаю. Не нужно было. То есть ты же не обязана. Включаешь режим мамы-медведицы.
Похоже, он не знал, как это отразилось на моем подкасте, но сейчас было не время вываливать на него это, да мне и не хотелось говорить об этом. Он сказал:
— Не те ли это люди, которые верят в исправление преступников? Честно, если бы я застрелил кого-нибудь при ограблении пятнадцать лет назад, они бы боролись, чтобы все меня простили. Они бы говорили, что я извлек уроки из своих ошибок.
— Это… Джером. Ладно тебе.
— А тот певец из Бостона — никто уже не вспоминает, что он пытался кого-то убить.
— Я рада, что ты никого не застрелил. Ты бы не захотел обменять свою жизнь на такое.
— Но быть плохим любовником — хуже, чем убийцей. Я не догоняю. Мне хочется сидеть дома и никогда больше ни с кем не разговаривать.
— Может, приготовишь что-нибудь с детьми? Это всегда помогает.
Он сказал:
— Ты там окей со всем этим? Будешь окей?
Вернулась Сильви в слезах. Она сказала:
— Мамочка, Лео наступил на мой хвостик. Он не извиняется, и мой хвостик болит, и моя грива болит.
45
В понедельник утром все деревья и перила припорошило на дюйм свежим снегом. На земле снег укрыл старые обледенелые участки, так что ботинки взрыхляли хлопья свежего снега и натыкались на твердый лед.
Нигде я не видела такого снега, как в Вермонте. Ни в Нью-Йорке, где сугробы твердеют и чернеют за несколько часов. Ни в Лондоне, когда я там была. И уж точно не в Эл-Эй.
Я представляла, что, если бы Нью-Гемпшир внезапно оттаял, я бы нашла в талой воде все свои пропажи. Нашла бы калькулятор, который потеряла на третьем курсе и пришлось отдать за новый все деньги, заработанные за сидение с детьми. Нашла бы браслет из стеклянных бусин, который подарила
Я шла через кампус, глубоко вдыхая холодный воздух. Выглянуло солнце, рассыпавшись по снегу резкими всполохами, бившими по глазам.
(В те же минуты на другом краю штата, через тридцать шесть часов после операции, Омар наконец встал, чтобы пройтись по больничным коридорам в сопровождении медсестер и охранников. Сделать это можно было только тогда, когда им удавалось очистить коридоры от всех других пациентов и больничного персонала, а это означало, что его прогулки не могли быть достаточно частыми. И его слишком рано вернули в тюремный изолятор, поскольку штат посчитал неоправданно высокими затраты на его содержание в больничной палате в течение целой недели, которую он должен был бы там пробыть. И все же он выздоравливал. Он двигался. И по счастливому стечению обстоятельств он справился с этой конкретной травмой. По окончании прогулки он возвращался в свою палату, и его приковывали наручниками за правое запястье и левую лодыжку к раме кровати.)
В Куинси ребята уже сидели на своих местах, и в воздухе висело напряженное молчание. Как это ни глупо, я подумала, что дело во мне; может, они прознали, что я сексистка и расистка, пособница хищников. Может, они хотели уйти с моего курса. Может, хотели, чтобы я ушла из кампуса.
Бритт сказала:
— Можно поговорить с вами минуту в коридоре? — Но она продолжила говорить, не выходя из класса.
— Я думаю о том, чтобы переключиться на убийство Барбары Крокер.
— Мы уже одолели больше половины, — сказала я. — Твоя вторая серия может оказаться решающей, но…
— Нет, — сказала она. — Я хочу выбросить то, что сделала.
Джамиля громко вздохнула и сказала:
— Бритт, просто возьми себя в руки и доделай то, что начала. Ты словно пытаешься наказать меня за мою критику.
— Вовсе нет! — взвизгнула Бритт. Казалось, она вот-вот расплачется.
Ольха сказал:
— Эй, эй, окей. — Он похлопал себя по бедрам. — Держись. Послушай меня. Я тут борюсь со своим проектом, потому что, если честно, я уже не знаю, что он собой представляет. — Я не собиралась возражать ему. — Что, если…
— Я не хочу меняться с тобой, — сказала Бритт. — Я просто хочу закончить.
— Нет! Что, если мы вместе займемся твоим? Я не стану перетягивать одеяло, но ты знаешь, я уже одержим этим делом.
Джамиля закатила глаза с таким видом, словно Ольха только тем и занимался, что спасал белых девочек из неловких ситуаций.
Ольха сказал:
— Это сработает, мисс Кейн?
— Я думаю, это отличное решение. — Особенно если оно избавит нас от слез на уроке. — И, может, вы двое сделаете мне пару дополнительных серий, справедливости ради.