У меня к вам несколько вопросов

Маккай Ребекка

— Господи, я была на телефоне. Знаешь, у меня дурацкие пальцы.

— Ясно-понятно. Я тебе верю, но женщина, увидевшая это, сделала скриншот и запостила его, и это ретвитнули сто тридцать раз.

— Серьезно? В субботу? Я сейчас отлайкнула.

— Это может сделать только хуже. Слушай, там и другого хватает, люди все еще бесятся от того, что ты написала.

Я и не глядя знала, что там писали: что я лицемерка; я посвятила десятки серий раскапыванию того, как использовали женщин в Голливуде, а как только обвинили моего мужа, я бросилась оправдывать его. Ладно бы я вела подкаст о вышивании, а так я предала свое дело, и к тому же я расистка. Может, я верю только белым женщинам, может, в этом моя

проблема? А еще у меня голова как кочан. По большей части, все так и было, только я думала, что Жасмин Уайлд белая.

— Может, мне закрыть аккаунт?

— Может быть.

— Если я сожгу компьютер, «Твиттер» ведь удалится?

Лэнсу было не до шуток. Он сказал мне, что мы потеряли один из двух подкастов, рекламировавших нас. Потеряли рекламу краски для волос.

— Пришло еще письмо от «Матрасного рая», но мне не хочется его открывать.

Я сказала:

— Скажи, что мне сделать.

Мне стало трудно дышать. Он сказал:

— Продюсер пока молчит. Но сейчас выходной.

Из нас двоих именно Лэнс вел дела с продюсерской компанией. Потому что он лучше это умел, и потому что он фактически запустил подкаст до того, как я подключилась к нему, и записал десять выпусков с другим соведущим. Я сказала, слыша себя со стороны:

— Может, мне уйти из проекта?

У Лэнса были дети и не было другой работы; жена Лэнса работала учительницей первых классов.

— Не говори так.

— Я говорю. Я предлагаю.

Это было единственным, что могло как-то улучшить ситуацию, отчасти, возможно, в силу чрезмерности такой реакции — чем еще я могла задобрить людей?

— То есть, если ситуация ухудшится. Или не улучшится.

— Все уляжется, — сказал он.

Воздух был таким влажным и холодным, и мне все еще хотелось побежать за Яхавом. Хотелось накричать на кого-то, только без соплей, и не на кого-то, а на него. Я сказала:

— Но теперь они станут цепляться ко всему, что я только говорила в подкастах. А потом будут разбирать по косточкам все, что я скажу в следующей серии, и в следующей.

Мимо меня по перилам моста прошмыгнул бурундук, метнулся прямо вниз по столбу и скрылся из виду. Аллегория моего скачущего, бегущего куда-то сердца.

— Давай я сперва посмотрю, что мне там еще понаписали, — сказал он. — Давай оценим уровень урона.

39

Я спустилась в овраг, склоны которого превратились в грязь со льдом. И провела там много времени — несколько часов? — пытаясь выплакаться, но разрешая себе периодически смеяться от абсурдности всего этого.

Мои штаны промокли, как и ботинки, а носки примерзали к лодыжкам. Я сидела на берегу ручья, на пятачке обледенелой грязи.

Если бы я смогла промерзнуть насквозь, я бы нашла некое равновесие между внутренним и внешним состоянием. Как с гомеопатией, как с опохмелкой, как с ядом против яда.

Мне не давало дышать не что-то одно, а все сразу. Я вдруг наломала дров и с Яхавом, и с Джеромом, и с Лэнсом. Возможно, лишилась подкаста. Прежняя уверенность в чем-либо касательно смерти Талии медленно таяла, и я ужасно боялась это признать, но не могла больше игнорировать. Осознание того, что вы, с кем были связаны мои лучшие воспоминания о Грэнби, могли быть не только аферистом, не только подлецом, но и — я больше не могла отрицать такой вероятности — настоящим чудовищем.

Я втянула воздух, но это была просто пустота без кислорода.

А еще на меня накатывала история из новостей, прорываясь в мои сны. Всеобщее нежелание прислушиваться к ее показаниям. То, как эти люди высмеивали ее заявление потерпевшей. Как читали вслух

ее дневник.

Где-то здесь лежал тот камень, который я когда-то бросила с моста. Где-то здесь был круг от обруча, за которым мы наблюдали; теперь в его пределах накопились изменения за четверть века.

В другом лесу, в нижней части кампуса — они соединяются, но тот лес суше, ровнее, плотнее — мы устроили святилище Курта. В том лесу нашли тело Барбары Крокер в 1975 году, почти на границе территории Грэнби. В тот лес я пришла среди ночи под конец старшего курса с полбутылкой водки в рюкзаке, украденной из домашнего бара Хоффнунгов, и сидела там под деревом, увешанным потрепанными и выцветшими фотографиями из журналов, записками и цветами, и пила прямо из горла, стараясь выпить как можно больше, пока не дало по мозгам. А когда дало, меня словно подхватило свирепое подводное течение и унесло далеко-далеко в черные воды.

Следующим утром я проснулась, и меня вырвало; спина, шея и голова пульсировали тупой болью, пальцы онемели. Я смутно помнила, как выудила тайленол из бокового кармана рюкзака и проглотила семь таблеток, остававшихся во флаконе. Если бы их было больше, я бы проглотила все. Проглотила бы. Вспомнила, как прошептала пьяным голосом: «Я ухожу в лес, потому что желаю жить осознанно». [48] Это была своеобразная отповедь — лесу, школе, самой себе. Я пришла сюда, чтобы жить осознанно, и не сумела. Я не понимала, что со мной не так, но с каждым днем мне становилось хуже. Каждое утро я просыпалась и чувствовала еще большую тяжесть в воздухе, у себя в костях, в глазах, даже притом, что я так похудела, что меня все время знобило. Накануне я поругалась с мамой, но это была ерунда. Я уже несколько недель не находила себе места. Но что мне было делать — бежать к психологу и отнимать место у одной из скорбящих подруг Талии?

48

Цитата из автобиографической книги американского мыслителя и поэта Генри Дэвида Торо «Уолден, или жизнь в лесу» (1854).

Теперь же, в овраге, я почувствовала, что время проницаемо, что та девушка из 1995-го смогла каким-то образом дотянуться до меня и поменяться со мной своим дыханием. Она проснулась тогда потому, что украла мое дыхание и сердцебиение из текущего момента. А взамен отдала мне свою асфиксию, общее недомогание и подступавшее забытье. Вот и они.

Тигровая Плеть должна быть здесь фута три в глубину, плюс лед сверху, плюс снежная каша на льду, не позволявшая определить его толщину. На ней виднелись кроличьи следы. Кроликов лед выдерживал.

Я наступила на лед, чтобы увидеть, выдержит ли он меня, но была уверена, что не выдержит. Я ждала, что все сейчас затрещит и я провалюсь по пояс. Все задрожало у меня под ногами, края ручья металлически застонали, но я не провалилась. Возможно, в этом был некий урок. Я поняла, что должна довериться удаче и прыгнуть в безопасное место, но не могла пошевелиться.

Вот что я хочу сказать вам:

Когда я была совсем еще зеленой и незрелой, все подводили меня. Ни в ком я не могла быть уверенной. Дома у меня были неплохие люди, но в целом на них нельзя было положиться.

К четырнадцати мне уже пришлось усвоить, что полагаться можно только на себя. И вот я оказалась в этом месте, ничуть не похожем на дом, и стала островом. Вы были одним из немногих людей, которые видели меня такой — островом — и давали понять, что это нормально.

Мы должны перерастать себя четырнадцатилетних, должны двигаться дальше, развиваться. Тот школьный психотерапевт так старался убедить меня доверять людям, найти тех, на кого я смогу полагаться, и верить, что они не исчезнут.