У Миткова поля на Ведроши
Шрифт:
Подъезжая к деревенским задворкам, Силуян отметил: Курицын не подвёл, собрал людей, где уговорились. Сюда же бегом добралась тверская посошная сотня. Коренастый мужичёк одетый в плотную свиту подошёл к Силуяну, назвался сотником.
– Имя у тебя есть, сотник?
– Митроха.
Силуян вздохнул: ратного обличья в этом Митрохе не было ни на грош, даже рукоять ножа, выгладывающая из-за голенища, не придавала ему воинского вида. Но делать нечего, иного всё равно не будет.
– Из оружья у вас с собою что?
– Из оружья?
Славное воинство - топоры да луки. Баб у колодца эдакие храбрецы напугать, пожалуй, смогут, а вот против литовской шляхты и пятигорцев выстоят вряд ли.
– Ладно, пойдёте за нами. Стрельцов своих ставь позади копейщиков, да укажи, чтоб вперёд зря не лезли.
– Это уж как водится, - кивнул Митроха, и улыбнулся по-доброму.
– Да ты не боись, воевода, не подведём. Бывалые мы.
Силуян покачал головой: бывалые... Но в груди потеплело: то ли от того, что воеводой назвали, то ли от бесхитростной улыбки посошного сотника. Стоявшие позади Митрохи мужики казались угрюмыми, будто не из большого города вышли, а из глухих заволжских лесов... может и в самом деле бывалые.
Подошёл Курицын - хмурый, напряжённый, глаза блудливо шныряют по сторонам. Всю ночь, видать, обида грызла, никак не успокоится. Спросил сквозь зубы:
– Ну что, воевода, какие указы будут?
От его слов в груди теплеть не стало. Оно сразу видно, когда человек к тебе с добром подходит, а когда с обидою. А у Курицына вдобавок обида желчью смазана, и из каждого слова желчь эта капает. Погоди, будет время, он ещё поквитается. Воеводе Осифу Андреевичу он разве что в думках своих нагадить может, а простому поместнику, человеку без званий, без крепких родичей - только волю дай. Поэтому Силуян ответил так:
– Указ у нас, сотник, с тобою один: обойти литву сзади да обратно через мосты не пустить. И указ этот мы с тобой, если надо будет, кровью своею оплатим.
Курицын промолчал, а Митроха подмигнул хитро:
– Ну, кровь-то лить дело не трудное.
Это точно: кровь лить не воду носить. Но до крови ещё дойти надо; Силуян приложил ладонь к глазам: от Ведроши к Тросне катилось серое облако - пыль. Видимо, князь Михаиле Телятевский по уговору с большими воеводами отходил к Миткову. Разглядеть, что творится по ту сторону реки, было нельзя, но по всему следовало, что литва подойдёт скоро.
Силуян привстал в стременах, оглядывая Тросну вверх по течению. Ещё с вечера думал, как лучше исполнить наказ воеводы. Самое простое было пройти выше по реке, найти брод, а потом идти обратно, прикрываясь от литовской сторожи речными перелесками и суходолами. Цепкий взгляд сразу наметил путь, выводящий отряд к мостам. Оставалось только переправу найти.
К Силуяну посунулся рыжий, подсказал негромко:
– Тут двумя верстами выше песчаная мелкотка будет. Течение сильное, но перебраться на ту сторону можно.
Силуян покосился на него недоверчиво.
–
– Мне об том батюшка Осиф Андреевич сказывал, а ему мужички местные говорили.
Что ж, не зря, стало быть, воевода рыжего прислал, всё предусмотрел.
Первую версту шли лугом. Тимофеева трава перемежалась с лисохвостом и полевицей, наполняя воздух густым медовым варом; потом земля помягчела, захлюпала, медовары сошли прочь, и на глаза всё чаще стала лезть осока. Путь перерезал гнилой ручей, глубокий и вязкий, заставив вершников спешиться. Кто-то, кажется, Ваньша Ухов, негромко выругался, споткнувшись о травяную кочку.
Силуян ненароком подметил: хорошая луговина, огородить бы её вдоль по ручью да пустить стадо коровье голов с полста - вот был бы прок хозяйству. Трава-то ладная, на прокорм сгодиться, а так всё пусту лежит... Но думы о хозяйстве пришлось оставить; сразу за ручьём начинались заросли талинника - тонкие длинные прутья сплетались между собой, образуя непроходимые пущи. Силуян окликнул Митроху, велел послать мужиков прорубать тропу.
Где-то за спинами громыхнуло - сильно, надсадно. Вода в ручье всколыхнулась и пошла рябью, будто мурашки по коже. Люди закаменели напуганные, а в головах пронеслась единая мысль, вылетевшая из уст Тимохи:
– Перун проснулси...
Тень старого бога мутным облаком наползла на солнце. В золотистом венце лучей на потемневшем вдруг поле проявился облик вершника с копьем, попирающим змея. Борода вершника отливала серебром, вихрилась на ветру; змей вился кольцами, изрыгал дым и пламя. Конь хрипел, копьё неустанно било, змей грыз оскепище, рычал, рычал... но вконец обессилил и стих...
Силуян моргнул и перекрестился. Тень растаяла, солнце светило как прежде, и только гром всё ещё катился высоко над головами, полоскаясь в ушах дальними отголосками.
Силуян оглянулся: все ли видели? Знак! Не иначе светлый ликом Егорий Храбрый под видом грозного язычника явился пред глазами чад своих и показал исход начавшейся битвы. Будет удача, будет! Глядите... Но люди стояли оцепенелые, вглядываясь кто в небо, кто в даль за лугом, лишь посеревший от страха рыжий холоп едва вымолвил:
– Громко-то как.
Нет, не видели. Силуян ещё раз перекрестился, в мыслях обратившись к Господу за благословением, и сказал со вздохом:
– То ляхи из пищалей бьют. Сюда не долетит, не бойся.
Страх как будто отошёл. Посошные застучали топорами, поплыл по-над землёй нудный писк потревоженного комарья. Зловредный гнус лез в глаза, в нос, под рубахи. Кони трясли головами, звенели уздой, люди били себя по щекам, по шеям и прислушивались, пытаясь уловить сквозь стук топоров грохот ляшских пищалей.
Грохот повторился. А потом ещё раз, и ещё. Однако былого страха уже не вышло - привыкли: сначала перестали оглядываться, потом вздрагивать, а потом и вовсе словно оглохли. Только топоры стучали сильнее да комары звенели тревожней.