У моря Русского
Шрифт:
— Уважаемый Батисто, — начал Ионаша, — мой друг хочет с вами поговорить. Можно?
— Пусть говорит.
— Я хочу спросить, знает ли он про Сокола.
Ионаша перевел вопрос Ивашки.
— Скажи ему, что я слышал о Соколе.
— У меня всего одна просьба, — сказал Ивашка. — Когда капитан или кто другой пойдут на жирных, дайте знать об этом Соколу. Все его люди смело встанут за это святое дело.
— Ты — Сокол? — глядя в упор на Ивашку, спросил хозяин таверны.
— Нет. Но я знаю, что думают его люди.
— Почему
— Человек, ходивший на богатеев рядом с Леркари, не способен на это, — ответил Ионаша. — Мы верим вам и просим также верить и нам.
— На каком языке говорит этот человек? — спросил Батисто. — Много ли людей у Сокола, что это за люди и кто такой Сокол?
— Я русский, — ответил Ивашка, выслушав перевод Ионаши. — Сокол из украинцев. Люди у нас все более из татарской неволи бежавшие. Нас много, гораздо больше, чем здесь думают.
— Я скажу об этом, кому следует, завтра же. Приходите снова вечером, и мы поговорим.
— Атаман тебе не простит этого самовольства, — сказал Ионаша, когда они вышли из таверны.
— Еще спасибо скажет. За волю вольную драться — это тебе не купцов грабить. Самое наше дело. Недаром мечи из цепей сделали.
— Капитан опять поставит своих людей в сенат, а нам.» то что от того? Ведь власть будет ихняя, а не наша.
— А это мы еще поглядим!
— Не было бы худо.
— Не каркай, пришибу!
ЗА БЛАГОВЕЩЕНЬЕМ, В ЗАУЛКЕ
Около полудня на подворье у Чуриловых теснился весь посольский поезд. Боярин Беклемишев собрался обратно на Москву.
Пока посол прощался с хозяевами и купцами, Данила Гречин расставлял езду. Сам он с молодцами будет открывать путь. За ними возок боярина, за возком колымага княжны Мангупской. Потом поставил повозки со слугами да служанками, а далее телеги с посольскими помощниками да писцами. В хвосте снова молодцы с оружием.
Боярина вышли провожать Никита и Семен Чуриловы, Василько Сокол, купцы Степанко Васильев, Гаврюшка Петров да Семка Хозников и Шомелька. Посольский толмач порешил осесть в Кафе — семью завести. Боярин опять-таки своевольно Шомельку отпустил. Семь бед — один ответ.
Беклемишев с каждым полобызался, каждому сказал ласковое прощальное слово. Сокола толкнул под бок: «Жди в гости на Дону». Поблагодарив хозяев за хлеб, за соль, сел в возок. Открыли ворота, и поезд, громыхая коваными колесами по мостовой, тронулся в дорогу. Последний раз высунулась из возка рука боярина, качнулась, блестя перстнями, и исчезла.
Добрый путь вам, русские люди!
Когда посол уехал, Гаврюшка Петров подошел к Соколу и как бы между прочим сказал:
— Зашел бы ты, парень, ко мне. Наши люди больно поговорить с тобой хотят. Сегодня вечером.
— Где найти двор твой?
— За Благовещеньем, в заулке. Спроси коморы Гаврюшки Петрова — всяк скажет.
— Приду непременно.
Вечером
Коморы Гаврюшки Петрова были на другом конце Кафы. И потому купцу и Васильку пришлось идти через весь город. Никита шел не спеша и тихо обо всем, что видел, рассказывал:
— Смотри, вон за крепостной стеной пригород, сиречь антибург. Живут тут ремесленники, видишь, насколько ветхи жилища их и грязны улицы. Тяжко им тут, народишко совсем бесправный.
Улица, по которой шли купец и Василько, поднялась на вершину, открылся порт и береговые огоньки.
— Что-то за портом костров палят много? — спросил Василько.
— Страшнейшее то место, — ответил Никита. — Людишки живут в лачугах, а то и просто в земляных норах.
— Кто они?
— Всякий сброд. Генуэзцы зовут их одним словом — чомпи.
— Это как будет по-нашему?
— Стало быть, низший, бесправный человек. Среди них есть соции, стипендарии и лабораторес. Мудреные латинские имена, а суть одна — нищета.
— Отчего же по-разному зовутся?
— Что в норах живут — то стипендарии. Это люди приблудные. Наехали из разных мест по найму на кораблях и снова ждут удобного случая, чтобы наняться и уплыть в другое место. Более всего встают в солдаты, стражниками да матросами. Те, что в лачугах, — соции. Сие народ местный, они нанимаются в сторожа, на всякую грязную и временную работу и никуда из города не уезжают.
— А лабораторес?
— Это те, что носят мешки, корзины с зерном, полбой и песком. Просто грузчики.
Никита вдруг остановился, снял шапку, перекрестился, Подняв голову, Василько увидел перед собой церковь.
— Это и есть храм Благовещенья. Церковь наша — русская. За ней скоро и коморы.
— Никогда не думал, что в Кафе столь много русских людей живет. Верно, более всего купцы?
— Не только. Хотя и нашего брата не мало, одначе больше мастеровых. Есть и оружейники, плотники, бочары, швальщики, сапожники да кожемяки.
— Мастеровые наши отколь тут взялись?
— Мало ли отколь. Сколько веков из русской земли невольников сюда тянут. Многие тысячи побывали здесь. Ловкие да с таланом сами из неволи выкупились, иные сбегали от хозяевов своих. Ты много ль у Черного камня стоишь, а сколь к нему житейскими волнами народу прибило. Так и тут. Вот придем к Гаврюшке, послушай, что люди говорят, а после мой совет выслушай.» Давно я тут живу и все одну думку вынашиваю. Сейчас пришла самая пора. Ну вот, мы, кажись, и пришли, — сказал Никита, подойдя к широким дубовым воротам. — Это Гавриловы коморы и есть.