У нас есть мы
Шрифт:
– Ириша, пойми, ты слишком эмоциональна и впечатлительна, а этим деткам нужен человек твердый, неэмоциональный, хладнокровный. Помочь им сможет только тот, кто сумеет сконцентрироваться на их психических заболеваниях и правильно назначит лечение и так далее… А ты будешь плакать, искать их родителей и в итоге только все испортишь.
– Почему испорчу?
– Потому. Подумай сама.
– Я и думаю.
– Ты думаешь сердцем, а надо – головой, мозгами. Родишь своего ребенка, все устаканится.
– Я все равно пойду потом туда работать.
– Тебе никто и не запрещает. Я просто говорю о том, что вижу. Да ты и сейчас посещаешь свой детский дом все реже и реже.
– Ну, я же учусь, мне
– Это понятно. Есть такая пословица: «Желание – тысячи возможностей, нежелание – тысячи причин». Ты просто скрываешь от самой себя правду, потому что она мешает тебе быть верной курсу, который ты наметила.
– Не знаю, может быть, ты и прав.
– Я прав, дорогая.
Через полгода Алексей сделал мне предложение. Я согласилась, безоглядно полюбив его, – за силу, ум, целеустремленность, волевой характер. К тому же он так красиво ухаживал: дарил цветы, возил отдыхать на Селигер, купил недельный тур в Египет и там, в Долине царей, в Луксоре, сделал мне предложение. Он произвел ошеломляющее впечатление на моих родителей. Если до знакомства с ним мама бурчала, что «провинциальному мальчику нужна прописка», то после того знаменательного вечера ее мнение изменилось радикально:
– Ой, Ирка, неужто тебе повезло? Прописки у него, конечно, нет, но такой мальчик всего добьется сам и всех москвичей за пояс заткнет. Он знает чего хочет и как зарабатывать деньги, делать карьеру. Я так рада за тебя! Смотри, береги его.
– Спасибо, мама. Я боялась, вы с папой будете против.
– Здесь не тот случай, доченька. Настоящего человека видно сразу. В конце концов, многие знаменитые ученые, актеры, режиссеры приезжали из глубинки и добирались до таких высот! Москвичи избалованы тем, что уже живут тут, а провинциалам нужно покорить столицу. Это закон природы, эволюция: сильный пожирает слабого, немощного, больного.
– Ты как-то цинично об этом говоришь, мама.
– Жизнь вообще цинична, малыш. Я тебе добра желаю.
– Знаю.
– Когда решили свадьбу устраивать?
– Скоро, мама. Я в положении. Не говорила тебе, потому что не знала, как ты отреагируешь.
– Поздравляю. Тебе бы сначала институт окончить. Четвертый курс. Может, аборт сделаешь?
– Ни за что! Это грех, убивать зарожденную в тебе жизнь. Возьму академку.
– Ну как знаешь. Твоя жизнь, тебе и решать.
– Спасибо, мама.
– Не за что, дорогая.
Мы поженились тихо и без помпы – не хотелось привычных воплей «Горько!», пьяных драк и причитаний тетушек типа: «Лебедушка белая, на кого ж ты нас покидаешь…» Да и с финансовой точки зрения тратиться на свадьбу, когда скоро появится малыш, не слишком разумно.
А потом я заболела краснухой. Это было страшно. Мы, близкие к медицине люди, понимали это лучше других. Острое воспалительное заболевание внутренних органов ведет к интоксикации, кислородному голоданию плода, а потом нарушается функция плаценты. В семидесяти процентах случаев при заболевании краснухой вирус вызывает тяжелые пороки развития. Алексей настоял, чтобы я сделала аборт.
После этого наши отношения охладились, стали сдержаннее. Я не смогла вернуться в институт – целыми днями валялась на кровати и ревела. Пытавшуюся было утешить меня маму я выставила за дверь комнаты с воплями: «Ты тоже хотела, чтобы я сделала аборт, ненавижу!» В тот период я ненавидела всех: Алексея, заставившего меня решиться на страшный шаг (а вдруг бы патологии не оказалось?), матерей, рожавших легко, а потом бросавших своих крошек, даже самих детей, которые маячили
Периоды отупения чередовались с бабскими истериками, взвизгами, корчами и головокружением. Я покупала себе коньяк и, тупо сидя перед телевизором, цедила его маленькими глотками, заедая лимоном, – иногда это был весь пищевой рацион за сутки. Я похудела и осунулась… я задавала Богу вопросы, но Он молчал, всегда молчал: слова падали в зияющую пустоту…
Постепенно я стала приходить в себя, выбираться куда-то с подружками: в клубы, кино, театры. Но отношения с мужем оставались напряженными. Он делал карьеру – я же бросила институт и ничего не хотела. Смотреть на него было мукой, а уж позволить ему дотронуться, приласкать – и вовсе невозможно. Во мне что-то сломалось, и его желание близости воспринималось мною равным насилию. Когда мы занимались сексом, я стискивала зубы, не давала целовать в губы и считала секунды до окончания полового акта, вызывавшего во мне приступы неконтролируемого раздражения. Ему некогда было разбираться с «муравьями», царившими в моей голове, и пытаться помочь вновь обрести себя. Это приходилось делать самой. Вглядываясь в зеркального двойника, я осознавала пословицу «Врачу – помоги себе сам», но сил не было, собрать волю в кулак и изменить жизнь я и не могла и не хотела, напоминая себе доисторическую окаменелость, а потому пошла по пути наименьшего сопротивления – устроилась работать курьером в американскую юридическую фирму и целый день наматывала километры, шаг за шагом выбивая из себя все мысли и чувства, чтобы ощущать только безумную хроническую усталость и опустошить больную душу до состояния абсолютного вакуума.
Оказывается, если идешь, опустив глаза долу, начинаешь видеть совершенно другие вещи, чем когда смотришь вверх, в небо. Черные трещины в асфальте забиты мусором: пылью, фантиками, окурками, жалкими усиками пробивающейся травы… Мокрые слезливые переулки растекаются лужами под ногами, расплываются в потерявшем внезапно фокусировку взгляде… Человечьи ноги такие разные – по ним можно судить о характере человека, материальном достатке, узнать, радостен он или печален, спешит или никуда не торопится, идет на работу или на свидание…
Я с детства перешагиваю трещины, так правильнее – иначе можно попасть в пространство между мирами и потеряться там навсегда. Сбиваюсь с шага и перескакиваю очередную зазубринку струящейся трещины: «Врешь, не возьмешь! – И тут же: – Боже мой! Что я делаю? Так же недолго и сойти с ума! Надо что-то менять. Раз-два… поменять… Три-четыре – в этом мире…» Переход. «Надо наступать только на белые полоски! Зачем нам черные? Черные и белые, только не горелые… Хва-атит! Эть-два! Правой! Левой!..»
Никогда не садиться в метро во второй с головы поезда вагон – муж говорит, что взрывчатку подкладывают, как правило, именно туда, чтобы было больше разрушений. Если еду на работу с конечной остановки, лучше всего заходить в последнюю дверь вагона – и сразу направо, на противоположную от дверей сторону, в уголок: оттуда все видно и ты в относительной безопасности. К тому же входящие бабушки и дедушки (вторых меньше) предпочитают укоризненно нависать над местом крайнего пассажира. А кто здесь крайний? Не я!