У нас на дворе (рассказы)
Шрифт:
Да, Грачев это и сам понимал. Можно, конечно, заменить стариковское "Окошко" каким-нибудь другим. Слушатели и не заметят. Да и вообще формально все правильно. Просил "Окошко" — получай "Окошко". А хотел другое — надо было указать композитора и поэта.
И все-таки…
— А знаете, — сказал Грачев, — позвоним-ка Константину Филимоновичу!
Константин Филимонович — известный музыковед, славящийся своей эрудицией, не раз выручал "радистов" в трудных случаях. Память у него
Грачев позвонил.
— "Знакомое окошко"? — переспросил Константин Филимонович. — Одну секундочку, одну секундочку…
Он что-то бормотал, гудел себе под нос, и Грачев мысленно видел, как с трубкой возле уха мечется этот пожилой профессор около аппарата, словно цепью прикованный к нему длинным телефонным шнуром. Все знали: Константин Филимонович ни минуты не мог стоять спокойно возле телефона.
— Вероятно, это "жестокий романс", столь модный в те времена, — наконец сказал профессор. — Но не ручаюсь. Мало данных. Слишком мало…
Грачев вернулся к себе в отдел.
— Съезди-ка к старику, — посоветовала Валентина Ивановна. — Может, он вспомнит мотив? Или слова? Ну, хоть частично. И вообще проверить не мешает.
Грачев обрадовался. Конечно, надо навестить старика. Разузнать подробности о "Знакомом окошке". А заодно и проверить. А вдруг никакого старика и золотой свадьбы и в природе нет?! А просто кто-то разыгрывает. Объявим по радио: передаем "Знакомое окошко" по просьбе пенсионера такого-то, а шутники будут со смеху покатываться: ловко, мол, обдурили простаков!
Грачев поехал.
Автобус вывез его на окраину. Здесь совсем не по-городскому пахло талым снегом, пряной мокрой корой деревьев, тем извечным запахом начинающейся весны, который всегда так будоражит кровь и настойчиво напоминает: ты еще молод, все еще впереди. Находясь целыми днями в шумном, суетливом Доме радио, среди бесконечных заседаний, прослушиваний, разговоров, Грачев как-то отвык от этих бодрящих весенних запахов, словно вовсе даже забыл, что они существуют, и теперь прямо-таки хмелел от них.
Он долго стоял возле канавы, по которой мутная вода несла почерневшие льдинки, щепки, какой-то мусор, потом неторопливо побрел по мощенной булыжником улочке.
Оказалось, жили старики в двух смежных комнатушках в большой коммунальной квартире.
Комнаты были полны птиц. Клетки стояли на полках, этажерке, на столах, на шкафу. Клетки висели у окон, на стенах, под потолком. Отовсюду неслось дзеньканье, цвиканье, щелканье, свист. Прыгали, порхали крохотные пестрые комочки. Благодаря птицам приплюснутые комнатушки с дешевой невзрачной мебелью казались словно просторнее, больше и выше.
Кондрат Максимович, маленький,
Грачеву он очень обрадовался, усадил, стал рассказывать какую-то длинную путаную историю. Грачев терпеливо слушал. К чему эта история, он не понимал, но слушал. Однако история все не кончалась… Грачев покраснел, кашлянул:
— Простите, а вы помните мотив "Знакомого окошка"? — спросил он. — Или слова?
— Как же! Как же! — встрепенулся старик.
Откашлялся и дребезжащим тоненьким дискантом затянул:
Знакомо мне твое окошко…Птицы вдруг сразу все замолкли, словно и они хотели послушать старика.
Но он тотчас прервал пение. Вторую строку забыл. Долго вспоминал ее, на все лады повторял "Знакомо мне твое окошко", очевидно надеясь, что рано или поздно она механически выскочит за первой.
Но она не выскакивала.
Провал в памяти так расстроил старика, что он даже прослезился.
— Чудная песенка. И я столь часто певал ее. Знаете, ее еще так душевно исполняла Маня Зарубина, ну, певица из цыганского хора, известная в те времена…
— А вы не волнуйтесь. Вы хоть без слов, только мотив, — посоветовал Грачев.
Старик снова откашлялся и дребезжащим голоском затянул:
— Та-та-ти-та… ти-ти-ти… та-та…
Мелодия была не яркой. А может, старик и тут что-то забыл? Но Грачев все-таки ухватил ее и записал.
Пока старик пел, одна из пичужек, крохотная, бархатисто-палевая, смешно и очень искусно передразнивала его: ее тоненький голосок тоже дребезжал и срывался.
— Тю, дурашка! — присвистнул старик. — Срам какой!
И пичуга замолчала.
На стене висела грамота под стеклом. Грачев подошел. Сверху на грамоте был изображен мускулистый рабочий, похожий на циркового борца. Он рвал опутывающие его цепи. Очевидно, цепи капитализма… Внизу под грамотой подпись: Буденный.
— Это за Первую Конную, — сказал старичок.
Грачев чуть вслух не удивился. Вот уже не подумал бы, что тщедушный старикан когда-то скакал на коне с саблей наголо.
Вошла маленькая пухлая старушка.
"Полинушка", — подумал Грачев.
Старушка поставила на стол пирог с капустой. Нет, песенки она не помнила. Грачев для приличия съел кусок и распрощался.
Обратно Грачев всю дорогу улыбался. Старички понравились ему. И птицы понравились. Словно в каком-то тропическом саду побывал. Довольный, он глядел в окно автобуса, близоруко щурился, и тогда лицо его принимало такое выражение, будто он собирался чихнуть.
Вернувшись в отдел, он сразу позвонил в фонотеку. Пропел Илье Яковлевичу первую строчку и мотив.