У нас под крылом – солнце
Шрифт:
– Понятно… а что вы скажете… в целом?
– О! – глаза немолодого лекаря фанатично заблестели, – Признаться, я поражен! Конечно, я бы не взялся давать пока долгосрочных прогнозов, нужны более длительные наблюдения, но то, что я видел… они обучаются! Более того – настойчиво требуют учить их! Особенно тиссе Ида. Впрочем, обе они, обе – делают просто феноменальные успехи. Я своими ушами слышал, как тиссе Ида пыталась составить из слов предложение. Опустим пока грамматические тонкости, но слова были подобраны верно! А как находчиво тиссе Ада сообщила о своей… ммм… деликатной проблеме! Это поразительно! Я бы рекомендовал приставить к юным тиссе учителя, который справится с задачей лучше нянек. И, конечно, им понадобятся книги
– Меня беспокоит еще кое-что, тисс Идеро. Возможно, вы тоже заметили, они… будто разговаривают между собой. И даже понимают друг друга. Но язык…
– О, – лекарь пренебрежительно пожал плечами, – не думаю, что вам следует волноваться об этом. Видите ли, такой “птичий язык” – нормальное и даже довольно распространенное явление, особенно среди близнецов. Дети на раннем этапе развития порой придумывают собственный “язык”. Он будет забываться по мере освоения нормальной речи.
– Но когда они могли придумать этот свой общий язык?! Еще вчера они, как обычно, лежали, безучастные ко всему!
– Но ведь не думаете же вы, что это чудо в самом деле произошло в одночасье? Так не бывает, драгоценный мой тисс Виленто! Это уж было бы совершенно невероятно! Нет, разумеется, они начали развиваться давно, только почему-то не показывали этого. Думаю, они могли общаться по ночам или тогда, когда остаются одни. А теперь вот наконец решили явить себя миру – и это огромный шаг вперед! Вот увидите, ваши дочери еще не раз удивят нас!
– В этом я почему-то даже не сомневаюсь, – искренне улыбнулся Тристобаль Виленто.
***
Кто бы мог подумать, что можно разговаривать на языке другого мира с южнорусским акцентом! А вот, пожалуйста. Зинаида не постигала, как это вообще возможно, но ее новоявленная сестра упорно произносила в новых словах фрикативное “Г” и половину мягких согласных заменяла на твердые. Да еще и так тараторила криво составленные фразы, что учителя только хлопали округлившимися глазами, пытаясь осознать, что она хотела сказать. Впрочем, как подозревала Зинаида, слова ее “сестренки” все равно опережали ее же собственные мысли. Как в старые добрые времена.
К счастью, здесь никто не знал, как звучит южнорусский суржик-балачка, и особенности произношения Ады списывали на забавный дефект речи. В конце концов появился новый учитель, который дополнительно занимался с Адой отдельно – очевидно, местный логопед.
Радовало одно: что некому было научить юную Аду местным ругательствам. А то бабка Зинка, помнится, весьма порой злоупотребляла русским народным… так что ругалась она и сейчас только по-русски, непонятно ни для кого.
Удивляло поначалу, что Ада при всем отсутствии энтузиазма к учебе осваивает язык едва ли не быстрее нее, а потом пришло осознание. Там, в той своей, прежней жизни, бабка Зинка иногда начинала уже потихоньку заговариваться, забывала недавние события – возраст брал свое, и она постоянно подозревала, что невестка – “Ритка-курва” в конце концов сдаст ее в какую-нибудь богадельню. Теперь, будто сбросив груз прожитых лет, она действительно начинала жизнь заново – не с чистого листа, но с легкостью будто перевернув страницу. “Оперативка у нее забита меньше, спасибо деменции”, – почти с завистью думала иногда Зинаида.
Каждый день здесь начинался для них с гимнастики – чего-то вроде лечебной физкультуры. И двигаться постепенно становилось все легче, тело становилось все послушнее, хоть все еще напоминало плохо смазанный механизм. Усталость преследовала по-прежнему, после малейшего усилия нужен был отдых, но промежутки после него удлинялись, и это давало надежду. Значит, с ними ничего серьезного, значит, нужно просто восстановиться!
Как-то само собой она привыкла говорить даже мысленно “мы”. Всегда. Мы должны, нам стоит, мы учимся, нам пора спать. Еще бы! Прежде всего их объединяла общая тайна и иномирное прошлое. А кроме того, каждая минута жизни здесь неизбежно тоже была у них общей. Разве что в туалет ходили по отдельности – как только удалось выучить пару десятков слов и составить какие-никакие фразы из них, Зинаида потребовала отвести ее в нормальную уборную. С ужасом ожидала, что сейчас ей объяснят: нет никаких нормальных туалетов, у всех людей стоят под кроватями ночные вазы. К счастью, обошлось.
Как выяснилось, в “предбаннике” перед их комнатой располагалась каморка прислуги, где постоянно дежурила одна из нянек. И вот оттуда-то была дверь в уборную и даже ванную! Сантехника выглядела непривычно: например, вместо унитаза нечто вроде высокого мусорного ведра с сиденьем. Собственно, он и работал мусорным ведром в том числе. Никаких труб, тот же неведомый принцип, что и у горшков: все выброшенное туда просто исчезало после закрытия крышки. Но главное – это был нормальный “кабинет задумчивости” с сиденьем и закрывающейся дверью! Роль раковины выполнял овальный таз, установленный на тумбе, и вода из него тоже исчезала сама собой. А чистая бралась из воздуха и вытекала из колечка, подвешенного над тазом. Стоило только поднести под колечко руки – как с сенсорным краном. Аналогично работала и сушилка, а “кран” в ванной управлялся жестами, там можно было и отрегулировать температуру воды. Над длинным металлическим корытом, выполнявшим роль ванны, обнаружился даже “душ” – еще одно колечко, только более широкое и установленное на подставке выше роста.
Показавшаяся на первый взгляд странной планировка “девичьих” покоев быстро нашла свое объяснение – как только удалось выяснить, что девочки, чьи тела они заняли, болели с детства и почти не вставали. Они нуждались в непрерывном уходе и присмотре – примерно как младенцы. Просто не было смысла расселять их в разные комнаты, да и вообще переселять куда-то. Похоже, эта комната была когда-то их детской, с годами в ней просто заменяли кровати. Так что все вполне логично: “взрослые” удобства нужны были нянькам, а не их подопечным. Теперь это стало не слишком удобно, но улучшать жилищные условия можно будет и после – во всяком случае, пока им с сестрой и впрямь лучше жить в комнате вместе.
Как ни странно, привыкнуть к новому телу оказалось куда проще, чем приучить себя откликаться на чужое имя. Вроде бы оно даже было похоже на родное, но чтобы реагировать на него, приходилось делать сознательное усилие и постоянно напоминать себе. Впрочем, от зеркала Зинаида тоже иногда шарахалась. И мысленно хмыкала, вспоминая рассказы подруг, как они подолгу пугались своего отражения после кардинальной перекраски или стрижки волос. Небось настолько радикальная “смена имиджа” никому из них и не снилась!
А еще очень смущали родители. То есть родители девочек. Те самые, что приходили в первый день – и каждый день после этого. Даже странно, они выглядят слишком молодо для таких взрослых дочерей. Но женщина – то есть мама – она каждый раз плакала и счастливо улыбалась. Отец был сдержаннее, он всегда внимательно выслушивал отчеты учителей и кивал, но в его взглядах проскальзывала затаенная гордость и одновременно – надежда.
Больше всего пугало, что они поймут наконец: это не их дочери, это подменыши, совершенно чужие, посторонние взрослые тетки, неведомо как занявшие места их любимых девочек… Зинаида поняла уже, что их предшественницы не разговаривали, и все же. Она не знала, как относятся в этом мире к таким попаданкам, бывали ли здесь раньше такие, но страшнее всего почему-то казалось разочаровать этих людей – родителей, отчаянно верящих в выздоровление своих единственных и безнадежно больных детей.