У нас всегда будет Париж (сборник)

Брэдбери Рэй

Мистер Бентли непринужденно рассмеялся, обрезал кончик сигары, обжал ее мясистыми губами, откинулся на спинку кресла-качалки. Затем он пошарил в расстегнутом жилетном кармашке, нашел десять центов и положил перед собой на перила веранды.

– Ладно, – сказал он и, подумав, извлек еще один десятицентовик. – Вот двадцать центов за то, что я не убийца. Итак, каким образом вы собираетесь доказывать, что я убийца? – Он усмехнулся и с удовольствием зажмурился. – Я собираюсь сидеть здесь еще долгие годы.

– Разумеется, будет ограничение по времени.

– Неужели? –

Бентли хохотнул еще громче.

– Да. Считая с этого дня, через месяц вы станете убийцей.

– Через месяц, значит? Ха! – И он засмеялся, потому что сама мысль об этом казалась ему совершенно нелепой.

Придя в себя, он настроился на ироничный лад.

– Сегодня первое августа, не так ли? Значит, первого сентября вы будете должны мне один доллар.

– Нет, это вы будете должны мне двадцать центов.

– До чего же вы упрямы.

– Вы даже не догадываетесь, до чего.

Стоял приятный летний вечер, веял идеальный ветерок, не докучали комары, безукоризненно тлели две сигары, из далекой кухни доносилось позвякивание посуды, которую миссис Бентли окунала в мыльную пену. В городке люди выходили на веранды, обмениваясь приветствиями.

– Это один из самых дурацких разговоров в моей жизни, – сказал мистер Бентли, с удовольствием обоняя воздух и, между прочим, аромат свежескошенной травы. – Мы уже десять минут говорим об убийстве, дискутируем, все ли мы способны убивать, и даже успели заключить пари.

– Именно, – сказал мистер Хилл.

Мистер Бентли смерил взглядом своего постояльца. Мистеру Хиллу было лет пятьдесят пять, хотя он выглядел несколько старше. Холодные голубые глаза, землистое лицо, прорезанное морщинами, словно испекшийся под солнцем абрикос. Он почти облысел, как Цезарь, говорил с надрывом, вцепившись в спинку стула или в чужую руку, сцепляя руки, словно в мольбе, всегда убеждая себя или собеседника в истинности своих восклицаний. За те три месяца, что мистер Хилл переехал в заднюю спальню, они живо обсудили массу всяких тем – весеннюю саранчу, апрельский снег, сезонные ураганы и заморозки, дальние странствия. Обычные разговоры с привкусом табака, уютные, как сытный обед. У мистера Бентли создалось ощущение, будто он вырос с этим незнакомцем – знал его с пеленок, в пору бурного отрочества и вплоть до седовласой старости. Подумать только, до этого у них ни разу не возникало разногласий. Их дружба отличалась тем, что в ней не было недомолвок или двусмысленности, а целью, которую она преследовала, была Истина, или то, что эти двое считали истиной, или, быть может, думал теперь мистер Бентли с сигарой, то, что он считал истиной, и то, что мистер Хилл из вежливости или по умыслу тоже притворно принимал за истину.

– Мой самый легкий заработок за всю жизнь, – сказал мистер Бентли.

– Это еще как сказать. Держите эти монетки при себе. Они вам скоро могут пригодиться.

Мистер Бентли положил деньги в жилетный карман; в голову начали закрадываться сомнения. Может, перемена в ветре изменила температуру его мыслей. В какой-то

миг его разум спросил: «Ну, ты способен на убийство, а?»

– По рукам, – сказал мистер Хилл.

Пожатие холодной руки мистера Хилла было крепким.

– Пари.

– Отлично, жирный олух, спокойной ночки, – сказал мистер Хилл и встал.

– Что? – вскричал мистер Бентли, ошеломленный, но еще не оскорбившийся, потому что не поверил своим ушам.

– Спокойно ночи, олух, – повторил мистер Хилл, глядя на него в упор. Его руки были заняты расстегиванием пуговиц на летней рубашке. Обнажилась плоть на его впалом животе. Показался старый шрам, напоминающий входное отверстие пули.

– Как видите, – сказал мистер Хилл, поймав изумленный взгляд толстяка в кресле-качалке, – я уже заключал такое пари.

Дверь тихо затворилась. Мистер Хилл исчез. В десять минут второго ночи в комнате мистера Хилла горел свет. Сидящий в темноте мистер Бентли, лишившись сна, наконец медленно поднялся, бесшумно проник в холл и посмотрел на мистера Хилла. Ибо дверь была распахнута, а мистер Хилл, стоя перед зеркалом, то тут, то там касался, похлопывал и пощипывал себя.

Казалось, он погружен в свои мысли: «Смотри сюда, Бентли, а теперь туда!»

Бентли посмотрел.

На груди и животе Хилла красовались три округлых шрама, длинный косой рубец над сердцем и поменьше на шее, а спину словно дракон свирепо искромсал когтищами, оставив страшные борозды.

Мистер Бентли стоял, разинув рот, с растопыренными руками.

– Входите, – пригласил мистер Хилл.

Бентли не шевелился.

– Долго же вы не ложитесь.

– Вот собой любуюсь. Тщеславие. Честолюбие.

– Шрамы, сколько шрамов!

– Да, есть несколько штук.

– Боже, как много. В жизни таких не видывал. Как вы их заработали?

Раздетый по пояс, Хилл продолжал любоваться собой, ощупывая и поглаживая себя.

– Теперь-то нетрудно догадаться, – подмигнул он, дружелюбно улыбаясь.

– Как вы их заработали?!

– Жену разбудите.

– Отвечайте!

– А ты напряги свое воображение.

Он сделал выдох, вдох и снова выдох.

– Чем могу служить, мистер Бентли?

– Я пришел…

– Громче.

– Я хочу, чтобы вы съехали с квартиры.

– Что за чушь, Бентли.

– Нам нужна эта комната.

– Неужели?

– Теща приезжает.

– Враки.

Бентли кивнул:

– Да, я солгал.

– Так и скажи. Хочу, чтоб ты съехал, и дело с концом.

– Именно.

– Потому что ты меня боишься.

– Нет, не боюсь.

– А если я скажу, что не съеду?

– Нет, ты этого сделать не сможешь.

– Смогу и сделаю.

– Нет, нет!

– Что у нас на завтрак? Опять ветчина и яйца? – Он вытянул шею, чтобы получше разглядеть небольшой шрам.

– Будь добр, скажи, что уедешь, – попросил мистер Бентли.

– Еще чего, – ответил мистер Хилл.

– Сделай одолжение.

– Нечего клянчить, только выставляешь себя в дурацком свете.