Шрифт:
Вступительное слово: подмечай и пиши
В рассказах этого сборника я предстаю перед вами в двух ипостасях – как наблюдатель и как литератор.
Эти оба начала уживаются во мне под единым девизом, что вот уже семьдесят лет висит над моей пишущей машинкой: Не раздумывай – действуй.
Я не обдумывал ни один из этих рассказов: они – вспышки, всплески. Временами замыслы безудержно выплескиваются, а иной раз минутный порыв нужно холить и лелеять, чтобы дать ему окрепнуть.
Мой любимый рассказ – «Массинелло Пьетро», ибо давным-давно,
Прочие рассказы один за другим являлись ко мне в течение моей жизни – с самой юности до зрелости и к старости. Каждый из них вызван страстью. Каждый написан, потому что иначе быть не могло. Для меня писать рассказы – все равно что дышать. Я наблюдаю. У меня возникает идея, я влюбляюсь в нее и стараюсь не думать о ней. Затем я пишу. Даю рассказу как можно скорее излиться на бумагу.
Перед вами сочинения двух соавторов, живущих в моей оболочке. Некоторые изумят вас. И это хорошо. Многие из них изумили меня самого, когда они явились ко мне и попросили о своем рождении. Надеюсь, они вам понравятся. Не следует ломать над ними голову. Просто попытайтесь полюбить их, как люблю их я.
Добро пожаловать!
Массинелло Пьетро
Он покормил канареек и гусей, собак и кошек. Потом завел заржавленный патефон и принялся подпевать шепелявым голосом «Сказкам венского леса»:
Жизнь то в горку, то под горку,Только не хнычь и не жалуйся!Пока он пританцовывал, услышал, как перед его магазинчиком остановилась машина. Увидел человека в серой шляпе – тот разглядывал вывеску, на которой крупными неровными синими буквами было выведено:
КОРМУШКА. ВСЕ ДАРОМ!
ВСЕМ – ЛЮБОВЬ И МИЛОСЕРДИЕ!
Человек переступил порог и остановился в дверях.
– Мистер Массинелло Пьетро?
Пьетро энергично закивал и ухмыльнулся: – Входите. Пришли меня арестовать? Бросить в застенок?
Человек прочел по своим записям:
– Более известный как Альфред Флонн?
Его взор скользнул по серебряным колокольцам на рукавах Пьетро.
– Он самый! – у Пьетро вспыхнули глаза.
Человеку стало не по себе. Он окинул взором помещение, битком набитое шуршащими птичьими клетками и ящиками. С заднего крыльца в комнату ввалились гуси, смерили визитера сердитым взглядом и ушли восвояси. Четверка попугаев лениво покосилась на него с высокой жердочки. Тихо ворковала пара индийских неразлучников. У ног Пьетро резвились три таксы, которые не могли дождаться, когда же он опустит хотя бы одну руку, чтобы их приласкать. На одном его плече устроилась майна с клювом бананового цвета, на другом – зебровая амадина.
– Присаживайтесь! –
Он быстро покрутил ручку портативного патефона и вновь установил иглу на грампластинку.
– Я понимаю, понимаю! – человек усмехнулся, пытаясь проявить терпимость. – Меня зовут Тиффани, я из окружной прокуратуры. Мы получили кучу жалоб.
Он обвел рукой по загроможденному магазинчику.
– Антисанитария. Все эти утки, барсуки, белые мыши. Не тот район, нецелевое использование помещений. Придется вам переезжать.
– Мне это твердили аж целых шесть человек, – Пьетро гордо пересчитал их на пальцах. – Двое судей, трое полисменов и окружной прокурор собственной персоной!
– Вас предупредили за месяц. У вас было тридцать дней, чтобы покончить с этим бедламом либо отправиться за решетку, – сказал Тиффани. – Мы проявили к вам снисхождение.
– Это я проявил снисхождение, – сказал Пьетро. – Дожидался, пока наш мир наберется ума-разума. Ждал, когда же положат конец войнам. Надеялся, что политики станут порядочными людьми. Мечтал – ля-ля-ля – о том, чтобы торговцы недвижимостью превратились в честных граждан. А пока я жду – я танцую. – И продемонстрировал.
– Вы только оглянитесь вокруг! – запротестовал Тиффани.
– Восхитительно, не правда ли? Вот уголок, посвященный Деве Марии, – показал Пьетро. – А тут в рамке письмо лично от секретаря архиепископа, где говорится про добрые дела, которые я совершил для бедных! Когда-то я был богат. Владел недвижимостью – отелем. Некто отобрал у меня все, и жену в придачу. Двадцать лет назад. И как, вы думаете, я поступил? Я вложил то немногое, что у меня оставалось, в собак, гусей, мышей, попугаев, которые никогда не изменяют и остаются друзьями навсегда. Я купил патефон, который никогда не печалится и без умолку распевает песни!
– Речь не об этом, – возразил Тиффани не без содрогания. – Соседи утверждают, что в четыре часа утра, гм, вы со своим патефоном…
– Музыка лучше, чем мыльная вода!
Тиффани зажмурился и толкнул заученную наизусть речь:
– Если до заката солнца вы не избавитесь от этих кроликов, обезьяны, попугайчиков и прочей живности – то вам светит небо в клеточку.
Настороженно улыбаясь, мистер Пьетро отвечал на каждое слово кивком.
– Что я такого сделал? Кого-то убил? Ребенка ударил? Часы украл? Лишил заложенного имущества? Разбомбил город? Палил из ружья? Лгал? Надувал клиентов? Отрекся от Господа Бога? Брал взятки? Торговал наркотиками? Продавал невинных девушек?
– Нет, конечно.
– Тогда скажите, в чем я провинился? Четко и ясно. Мои собаки – исчадия ада? Птицы поют чудовищными голосами? Мой патефон… я полагаю, он тоже кошмарен? Хорошо, заточите меня в темницу и выбросьте ключ. Вам все равно нас не разлучить.
Мелодия переросла в мощное крещендо. И он запел под эту музыку:
Тиффани, услышьте мой призыв!Будем же друзьями, не хмурьтесь!Собаки стали подпрыгивать и тявкать.
Мистер Тиффани укатил на своей машине. Пьетро почувствовал боль в груди.