У подножия Большого Хингана. Прапрадеды и деды

Горячкин Всеволод Федотович

Мать боялась за него, не дай бог, что случится с ним в дороге, нас сразу же обнаружат и спрячут за побег туда «Где Макар пас телят». Но все пока шло благополучно, только на одной станции не помню какой, тоня побежала набрать кипятка и внезапно повстречала какого-то дядьку с нашей деревни. Тоня его узнала, но он её остановил первый и спросил, откуда мы здесь и как сюда попали. Тоня не ответила, но сказала, что с матерью находимся в вагоне, он схватил Тоню за руку и они помчались к вагону. Он стал кричать «Зиновья, Зиновья, где ты?». Но мать не отвечала, боясь, что о ней сообщили в ЧК и теперь ищут. Она прижала нас к себе, затихла и не подавала звука. Но сомнение брало, почему её называют по имени

и этот момент Тоня стала кричать «Мама выходи, тебя ждет дядя!» и назвала его по имени. Мать решилась выйти и когда они встретились и мать все объяснила, т.к. знала этого человека по своей деревне. Он был ошеломлен побегом матери в такую осень холодную мокрую и совсем голодом, с маленькими детьми. Тут появилась его дочка, он быстро послал её домой, чего-нибудь принести поесть, поезд стоял на станции подолгу, потому времени хватило сбегать, да и дом их был недалеко от вокзала. Вскоре пришла дочь с большой круглой буханкой хлеба и еще что-то, соленые огурцы или капуста.

Вскоре тронулся поезд, мать поблагодарила спасителя и его доченьку ионии что-то еще поговорили, пока стоял поезд, потом попрощались. Мать и тоня сели в теплушку, на прощанье помахали руками и поезд тронулся.

Как немного успокоились все мать и мы, первым долгом мать рассчитала на сколько дней делить булку и стала нас кормить, конечно, не досыта. От Ушумуна до Вяземска мы ехали не то семь, не то восемь суток. Булка хлеба закончилась и опять наступил голод, но в Вяземске мать разыскала какую-то тетку, не то родственницу, не то посёлочницу, но вполне надежную женщину. При встрече с нами она растерялась, но потом после объяснений матери, поселила нас в баню. Баня была сделана по-белому и недавно была протоплена. Пахло пареными дубовыми вениками и банным теплом. Нам даже показалось хорошо после сырой и холодной погоды на улице, время было уже начало морозов.

Немного погодя нам принесли поесть горячего картофеля на отвар и хлеба. Мы поели, тетка принесла нам старый тулуп и мы улеглись спать, спалось особенно хорошо, после сытого ужина и в тепле. На другой день подтопили баню, перемылись. Нам хотелось на улицу, но мать строго наказала, чтобы мы никуда не выходили и когда уходила поговорить с тёткой, нас залаживала на деревянную заложку с улицы.

Как-то днем мать с теткой забежали расстроенные и быстро открыв западню в бане, стали спускать нас в подполье. По-видимому, в городе были обыски и нас на всякий случай, спрятали в подполье. Там было темно и сыро, видимо зимой сюда завозили лед и летом под баней был ледник для хранения мяса, молока, рыбы, но ямой уже не пользовались несколько лет, поэтому она была полусухая. Нам бросили соломы и постель, старые куртки и этот же тулуп. Все последующие дни мы жили в подполье-леднике.

Мать все время беспокоилась и часто в бане, в потемках они шепотом о чем-то разговаривали с теткой.

Сколько мы прожили у тётки, не помнится, но раз ночью нас срочно собрали, одели во что было можно, нас с Толькой посадили в санки, сделанные по-деревенски с гнутыми полозьями на копылах⁴, как настоящие конские, только маленькие, видать для домашних перевозок и катанья и куда-то повезли в темную ночь.

Мы уже привыкли к этим тайным внезапностям и всегда молчали, чего-то боялись, да и мать каждый раз нам перед этим наказывала не кашлять, не разговаривать, тем более не плакать.

Долго мы ехали по селу, а потом нас вывезли на простор, сразу подул холодный морозный ветер, это была река Уссури.

Оказывается за все время, пока мы находились у тетки, мать разыскала знакомого станичника, с ним она и договорилась на счет перехода. У него была взрослая дочь, видать отчаянная, бесстрашная казачка.

Это она и приехала за нами на санках и согласилась перевезти за Уссурий, вернее за кордон.

Ехали тихо, без шума, ночь была темной и сыпала небольшая порошка. Уссурий недавно стал, кое-где потрескивал лед, да попадали торосы⁵. Санки задевались за стоящие льдины и раздавался негромкий скрип.

Вскоре, невдалеке показалась коса⁶, она выпирала бугром и казалась впотьмах маленькой горой. Здесь девка ускорила шаг, стараясь скорее попасть за косу, за санками бежали Тоня, Федя и мать. Слышно было как они тяжело дышали и по-видимому, сильно переживали. Мы с Толькой молчали и ничего не понимали, куда мы едем и зачем. Если бы были взрослые, в этот момент нам было бы страшно, мы бы понимали переход этой по сути дела ответственной полосы, которая разделяла два государства, неизвестно на какое время или вообще насовсем.

Только мы успели скрыться за косу, где-то издалека, ударили выстрелы, пули ударялись то в торосы, то где-то на косе. Несколько пуль угодили недалеко от санок. Все бросились в сторону, но девушка негромко крикнула «не бойтесь – теперь уже все, проспали касатики». Сказала она и поехали дальше, версты с две мы проехали вдоль берега, который прикрывала коса, вдруг, как из-под земли покаталась китайская фанза, залаяли собаки. Кто-то вышел, скрипя дверью, у него в зубах искрилась трубка, как волчий глаз среди темной ночи.

Китаец спросил спокойным тоном по-русски «Кто приехала?». Наша проводница ответила свое имя. Китаец узнал её по голосу, по-видимому не раз бывавшую девушку и поахав, назвал её по имени.

После этого зашли в фанзу. Было темно, только через окошко заклеенное промасленной бумагой проникал свет.

Перевозчица переговорила с китайцем, по-видимому, мы у неё были не первыми беженцами и китаец её отлично знал и имел с ней дело.

Потом она показала на мать и нас. Китаец покивал головой и сказал: «Хорошо, моя всё делай». И он приблизился к матери, когда впотьмах приблизился к ней, вдруг крикнул «Зиновья! Федотка! Зиновья! – тебе как сюда попади?». Оказывается, он знал мать и отца и часто бывал в Кедровой. Когда ходил за чем-нибудь и граница была еще открытой или, по крайней мере, не особо охранялась заставами. Тогда свободно ходили русские к ним, они к нам. Менялись поварами, ходили китайские коробейники. Мужики ходили попить ханьжи⁷ или спирту, а им носили мясо, крупы.

Немного перекусив, нас уложили спать на канны, а мать с девкой о чем-то посоветовались и вскоре уже перед утром она ушла обратно.

Чем благодарила мать за этот переход, мы не знали, но, наверное, недаром. Рисковать таким делом решится не каждый. Как могла это сделать молодая женщина?

Утром, чуть свет, нас разбудила мать. Проводник уже ходил на дворе и разговаривал с лошадью. Слышно было как лошадь хрумкает сухим сеном. По-видимому, фанза служила летом для рыбаков, а зимой приезжал сюда хозяин подзаработать на контрабанде и таких перевозках, которая готовилась и нам.

Утром, на монгольской лошаденке, очень худой, мы двинулись вверх по Уссури, дорога санная была тяжелая. Всего несколько следов проехавших саней, на половине дороги лошадь совсем выбилась из сил и стала останавливаться. Наконец, совсем не пошла. Китаец её бил тальничиной, но она на него не обращала внимания, не мотала даже хвостом. Потом пришлось дать её полбуханки хлеба, запасенной матерью еще в Вяземске. Лошадь поела, схватила немного снега, пожевала, немного постояла, отдохнула и вскоре китаец ударил хлыстом и она тихо пошла по следу.