У подножия Мтацминды
Шрифт:
— Как вы смеете избивать детей!
— А ты кто? — грубо спросил милиционер.
— Кто бы ни был, а с детьми так обращаться…
— Вано! — крикнул милиционер своему товарищу. — Вот еще один папиросник. — И захохотал от собственной остроты.
Подошел второй милиционер.
— В чем дело?
— В том, — сказал Смагин, — что вы безобразно обращаетесь с детьми.
— Это что, твои дети, да? — спросил милиционер и после минутного колебания добавил: — Хочешь, жалуйся на нас комиссару.
— Буду жаловаться! И не только
Комиссариат оказался неподалеку, и Смагин решил зайти.
Он сидел в затхлой комнате приемной, пока сопровождавший его милиционер докладывал своему начальнику.
Дверь распахнулась, и милиционер произнес:
— Начальник просит войти.
Смагин вошел в небольшой кабинет, показавшийся ему по сравнению с приемной образцом чистоты и порядка. За письменным столом скучал пожилой, уставший человек в мешковато сидевшей на нем военной форме. Он молча указал посетителю на кожаный стул, заговорил первый:
— Вы пришли жаловаться на милиционера, который якобы избивал детей?
— Я вижу, вам уже известна причина моего визита. Но вас не уведомили, что детей избивали на самом деле, а не якобы…
— Вы это видели?
— Если бы не видел, то не пришел бы к вам. Комиссар вздохнул и произнес сухим официальным тоном:
— Свидетели есть?
— То есть какие же свидетели? Ведь это не судебное разбирательство! Я пришел к вам, как гражданин, видевший своими глазами безобразную сцену, твердо уверенный, что вы не можете не интересоваться поведением ваших подчиненных, тем более что…
— Простите, — перебил его комиссар, — вы здешний житель?
Смагин опешил:
— Позвольте, но какое это имеет отношение к делу?
— Никакого, — ничуть не смутившись, ответил комиссар. — Я просто спрашиваю и, если это не секрет, надеюсь, вы мне ответите.
— Какие могут быть секреты! Я не здешний житель и нахожусь в Тифлисе проездом.
— Проездом в Константинополь? Смагин не мог сдержать возмущения.
— Разве едущие или, вернее, бегущие в Константинополь обратили бы внимание на…
— Очевидно, — снова перебил его комиссар, — вы находитесь здесь проездом в Москву? Значит, вы наш гость?
— Это будет вернее.
— Ну вот видите, — с напускным добродушием произнес комиссар, — вы гость. И я добавлю от себя то, о чем вы умолчали из скромности: вы — интеллигентный гость. А это заставляет меня предполагать, что вам должны быть известны священные обычаи, которые, так сказать, обязывают гостей не вмешиваться в семейные дела хозяев.
— Вы называете семейным делом избиение детей?
— Обвинять в любом преступлении могут друг друга все, кому не лень, но выслушивать обвинения мы, официальные лица, имеем право только в том случае, если эти обвинения подкреплены свидетельскими показаниями.
— Мне все известно, но…
— Никаких «но» в таких делах быть не может, ибо у нас, как вам должно быть известно, государство правовое, а не полицейское…
—
— Вы окончили Петербургский университет? — вдруг спросил комиссар.
— Да, — ответил Смагин.
— Значит, мы коллеги. Только я учился в трех университетах. Сначала в Московском, потом в Харьковском, а окончил Юрьевский.
— Но как же вы… — начал было Смагин.
— Попал сюда? — улыбаясь, закончил за него комиссар. — Случайно, так же, как вы, должно быть, случайно попали в Тифлис. Революция перевернула все вверх дном.
— Однако, — спохватился Смагин, — мы отклонились от темы нашей беседы.
— Вернее, от темы вашей беспочвенной жалобы… Не будем возвращаться к ней, ибо я так же бессилен помочь вам, как вы бессильны вернуть мне мое прежнее положение.
— Я вас не совсем понимаю.
— Поймете вы или не поймете, это не меняет дела. Чтобы не показался вам таинственным незнакомцем, на прощание скажу, что я наказан судьбой. В царское время, после окончания университета, имея средства, я не занялся никаким полезным делом, и главный мой грех, что я не оценил тогда прелести Грузии, в которой родился, и достоинства народа, к которому принадлежу. Я окунулся в легкую и бесцельную жизнь петербургской золотой молодежи, с которой мне помог сблизиться мой княжеский титул. К моменту революции я успел уже растратить все мое состояние и, не питая склонности к большевикам, возвратился на родину человеком без определенных занятий. Вам может показаться это невероятным, но факт остается фактом: единственное казенное кресло, которое я мог здесь получить, это то, на котором я сижу сейчас, разговариваю с вами, и я не хочу его лишаться.
— Не хотите его лишаться? — изумленно переспросил Смагин.
— Да, — произнес комиссар, тяжело вздыхая. — Я превратился бы в существо, обивающее пороги учреждений, потому что даже спекулировать не умею. Жизнь в Петербурге, в том кругу, где я вращался, научила меня только веселиться и тратить деньги.
Комиссар на минуту опустил голову, снова поднял ее и принял прежний скучающий вид.
Смагину оставалось только проститься.
— Впрочем, и ваше положение, как мне кажется, не очень завидное, — с легкой иронией произнес комиссар на прощание.
Глава IX
Как это иногда случается с очень впечатлительными людьми, Смагин совершенно забыл, что сегодня его выступление в клубе.
Он еще помнил об этом, заходя в комиссариат, но, выйдя оттуда, вместо того, чтобы направиться к клубу, пошел домой на Белинскую. По дороге машинально зашел в маленький подвальчик, который случайно оказался безлюдным, тяжело опустился на табуретку и вдруг почувствовал голод.