У подножия Саян
Шрифт:
— Что прошло, дунмам, то прошло. Никому ни слова.
Долаана не ответила.
Через час они были на стоянке.
Пожилой чабан с редкой, пучком ковыля, бородкой радостно приветствовал прибывших. Он проводил гостей в дом, оставил их пока на попечение своей жены, сам же вернулся на подворье распрячь лошадь и задать ей корм.
Жена чабана принялась разжигать таган. Долаана кинулась было помогать ей, но хозяйка не позволила: «Отдыхай с дороги-то, дунмам!»
Угаанза придирчиво осматривал неприхотливое жилище чабана. Хозяин, вернувшись в дом, заметил, что его гость «шарит»
— Сена у нас хватает, дети мои, — говорил он. — Вы только помогите нам подвезти его. Мы уж со старухой как-нибудь сбережем наших овечек.
В котле еще не сварилось, но Угаанза уже открыл чемодан и достал бутылку водки. Он улыбался:
— Мы никогда не были у вас, старики. Подумали: ну как приехать с пустыми руками! Решили прихватить эту штуку. — Угаанза искоса посматривал на Долаану, взглядом умолял ее не мешать ему.
— Па! — Удивился чабан. — Мне и невдомек, что вы в гости ко мне приехали! — Он взял из рук Угаанзы поллитровку и передал жене. — На-ка, жена, положи куда-нибудь. Расправимся с ней потом: некогда сейчас бражничать.
Долаана сверкнула глазами на Угаанзу и потупилась. Угаанза же не очень смутился.
— Раз гостинец подан, то не приходится говорить, мал он или велик, мой или твой. Верно, старики? — Угаанза неумело запутывал следы. Продолжая играть роль простодушного парня, он беззаботно, словно все идет как нужно, выложил на стол колбасу, сало, сыр, консервы, яйца. В дополнение ко всему выставил еще одну поллитровку.
— Уж эту-то мы просто обязаны распить. Надо бы только развести, спирт.
— Сейчас же спрячь! — вне себя крикнула Долаана. — Ты сюда зачем приехал? Пьянствовать? — Голос ее дрожал. Она смотрела на чабана, ища поддержки.
Чабан сказал:
— Ну-ка, жена, подай ту, первую... — И когда жена подала ему бутылку, он поставил ее перед Угаанзой: — Распоряжайся как хочешь, дунмам. У бутылки горло узкое, дно широкое, залезешь — едва ли выберешься.
Угаанза, не сказав ни слова, принялся за хмельную трапезу один и вскоре был так пьян, что тут же, за столом, свалился.
На следующий день чабан и Долаана отправили его обратно, в село. Надежды старых Шырбан-Коков заполучить в невестки Долаану рухнули.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Эрес очнулся от внезапно набежавшего озноба и услышал, как воет и плачет вьюга. Вдруг все смолкло: и вой, и шум, и всхлипывания. Только где-то совсем рядом что-то тихонько поскрипывало. Потом — и далеко, и близко — он услышал разговор:
— Когда она окончится, эта небесная карусель? Если бы можно было заткнуть войлоком все дыры в небе.
Голос вроде бы знакомый. Говорил мужчина. Но — кто? Или это от гула в ушах? Всем замерзающим, наверное, что-нибудь да мерещится. Но нет, Эрес слышит и другой голос, он отвечает первому:
— В такую пургу овец не выгонишь...
Эрес вздрогнул. Это же голос Анай-кыс. И снова впал в забытье. Потом,
— Еще не просыпался?
Спрашивал мужчина. Ну, конечно, это — Лапчар! Как он может знать о нем, Эресе, когда над ним только что стонала вьюга? Лапчар? Неужели?! Голоса, мужской и женский, не смолкли. Они тихо перешептывались.
«Так я живу? — подумал Эрес. — Жив!»
Некоторое время он лежал не шевелясь, боясь спугнуть наваждение. Затем попробовал пошевелить пальцами рук и ног: слушаются, но сильно горят, словно их сунули в горячую золу. Теперь он окончательно поверил, что жив, и сознание этого обдало его горячей волной радости. К чему мысли, где он сейчас и кто с ним рядом, если есть главное — жизнь.
Эрес открыл глаза. И первое, что поймал взгляд, была родинка на лице Анай-кыс и узкие глаза Лапчара.
— Как спалось? — На лице Лапчара улыбка.
Эрес приподнялся, обвел взглядом белые стены жилья:
— Как я здесь очутился? Я не сплю? — Надо было что-то говорить. Он чувствовал себя неловко.
— Нет, дорогой, не спишь.
— Значит... — Эрес хотел было встать, но Лапчар удержал его:
— Лежи, лежи, — сказал он и тронул Анай-кыс за плечо, — он со вчерашнего дня ничего в рот не брал. — И снова к Эресу: — Ну-ка, давай проверим твои ноги и руки... — Лапчар присел на кровать, сдвинул одеяло. — Кажется, ничего, обошлось. Уши вот немного припухли. Но это пустяки.
— Как я здесь оказался?
— Лучше скажи, кто тебя отпустил одного в такую погоду?
— Сам вызвался.
Почему-то на ум пришел Шырбан-Кок, его сочувственная скороговорка тогда, в конторе: «Может, не стоит посылать Эреса. И так во все прорывы кидаем». И лисий взгляд из-под бровей. Теперь он ясно представил этот мимолетный взгляд. И сжал зубы: легко же его купили.
Анай-кыс принесла граненый стакан, до половины наполненный светлой жидкостью.
— Глотни-ка, друг. Всем лекарствам лекарство. — Казалось, Лапчар своими шутками пытался развеселить его. Эрес учуял запах спирта.
— За что ж выпить?
— Представь, что вчера ты бражничал, а сегодня нужно похмелиться.
— Наверное, я настоящий пьяница: не помню, где свалился, — в тон другу заметил Эрес. Анай-кыс подала большую миску крепкого бульона.
— Надо хорошо поесть, — сказала она.
На ее лице отразилась такая радость, что Эрес отвел глаза. От внимания, заботы Анай-кыс и выпитого спирта он весь, казалось, превратился в сплошное тепло.
Лапчар сидел на краю кровати и рассказывал. Они с Анай-кыс приняли отару овец. Решили зимовать здесь, в Кулузуне.
Перед началом больших ветров весны Лапчар поехал в Шивилиг. Нужно было пополнить запасы продуктов, купить кое-что, справить неотложные дела.
От Кулузуна до колхозного центра — день добрый езды, и путь этот совсем нелегок: дорога не проторена, местами шел пешком, взяв лошадь под уздцы. Во второй половине дня его застал буран. До стоянки оставалось не так много. Вдруг конь остановился, как вкопанный. Лапчар прошел вперед и увидел лежавшего поперек заметенной дороги человека...
Они долго сидели втроем, разговаривая, пили чай. Как хорошо было Эресу с ними. У него есть такие друзья!