У подножия Саян
Шрифт:
— Горе на мою голову! — взвизгнул тонкий до неузнаваемости тенорок Шырбан-Кока. — И так живешь, как на угольях, а тут еще этот со своими донимками. Заврался, меры не знает!
— Вы сами его приветили! — в тон отцу возмущенно перебил Угаанза.
— Да тут он хоть на глазах...
— А мне плевать, я никого не боюсь...
— Что-о? Ты с кем говоришь, сосунок?
Эрес, весь насторожившись, приподнялся на локте. От неловкого движения под ним скрипнул матрац. Голоса мгновенно затихли — донесся тревожный шепот. И — снова заколобродили:
— Довольно, пора за дело приниматься. И так уж мне глаза колют: сынок-тунеядец.
— Ла-адно... — миролюбиво протянул Угаанза, словно и не сердился минуту назад. — Я — что? Я готов...
Эрес еще ни разу его не видел. Где-то он пропадал по целым месяцам. Говорили, окончил он семь классов, дальше учиться не захотел. От военной службы сумел уклониться, ссылаясь на то, что он единственный сын престарелых родителей, должен их кормить и беречь. О! В нужной справке Шырбан-Коку не откажут!..
Эрес уже не смотрел на него, лишь слышал звонкий, перешибаемый хрипотцой голосок.
— Ну что мне делать дома, а? — куражился Угаанза. — Разве есть у вас невеста развеселить меня! — И тут же без видимой связи гаркнул: — Были бы деньги, остальное трын-трава!
Эрес снова поднял голову и увидел в руках Угаанзы пачку денег.
— Нате! — заорал он и хлопнул пачкой по столу. — Вот он, мой пот, мой труд! Берите, жрите!..
— С деньгами нельзя шутить, сынок, — вдруг прохрипел глухой. — У человека есть завтрашний день.
— Плевать мне на завтра...
Шырбан-Кок наполнил рюмку.
— Выпей — успокоишься.
Потом Угаанза совсем обмяк и его уложили на диван.
Но вот в доме наступила тишина. Шырбан-Кок проковылял до двери, щелкнул крючком. Возвращаясь к столу, заглянул в комнату Эреса. Тот притворился спящим, Шырбан-Кок пролепетал, запинаясь, будто и впрямь был донельзя пьян:
— Эрес, дунмам! Твой брат приехал, не сердись. Ладно? Как же сыну своему отказать в веселье! — Шырбан-Кок тихонько дернул за одеяло:
— Немножко налью тебе, а?
Эрес сонно пробормотал:
— Не беспокойтесь. Голова у меня что-то болит.
— Ну ладно, Эрес, поспи. Но разве так можно, Эрес, прийти домой — никому ни слова и лечь спать без ужина! Ты ведь мне родня, земляк. Теперь спи, мешать не буду, не сердись, ладно? Что поделаешь, такой уж у тебя брат. Коль за работу возьмется, так держись!
Шырбан-Кок, покачиваясь, вышел, напевая под нос:
Разве к араке примешан яд — Так почему же ее не пить? Разве капкан на моем пути — Почему мне к вам не ходить?В гостиной Шырбан-Кок напустился на старика:
— Чего сидишь как оглушенный? Ну-ка спать. Завтра вставать рано. Работа ждать не будет!
Свет погас. «Это он, чтобы я слышал», —
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Величественна зима в Саянах. Заснул Улуг-Хем под толстым одеялом из льда и пушистого снега. Проруби на реке, как медвежьи берлоги, клубятся паром. Горы в белых попонах. Леса и перелески то безмятежны, неподвижны, то гудят от буйных ветров. По ночам в тихую погоду мерцают крупные звезды, озаряя все вокруг голубым трепетным светом.
Дни стоят ясные, морозные — признак глубинных ветров. В колхозе спешили как можно больше сделать до наступления затяжных предвесенних буранов.
Эрес не отказывался ни от какой работы. Он помогал подвозить сено к зимним кошарам, чистил зимовники, ни разу не упустил случая съездить за удобрениями. Потом их возили на поля. Эта работа ему нравилась. Парни и девушки, чуть свободная минута, принимались бороться, осыпать друг друга снегом. При этом девчатам никаких скидок не делалось, и они не сердились.
Последнее время Долаана словно оттаяла, стала проще, доверчивей. Иногда на нее находили приступы веселья. Подкравшись к Эресу, заталкивала ему снежок за ворот, а сама визжала от страха: как бы парень с ней не расквитался. Звенел ее серебристый смех, в нем было так много радости. Черные глаза таинственно поблескивали. Словно и не было никого вокруг — только он и она, Долаана.
В такие минуты ему нет-нет и вспоминалась Анай-кыс, далекая, почти забытая. Эти игры, смех, мгновенные наплывы счастья — все это было так похоже на то, что он однажды уже испытал. И Эрес вдруг остывал, хмурился. Стряхнув с полушубка снег, медленно шел к саням, чувствуя, как его охватывает что-то похожее на злость, отчужденность. Девушка молча смотрела ему вслед. Ни разу не спросила, что с ним. О чем она думала в эти минуты?
День-другой после этого она словно не замечала Эреса. Он мучился и тоже молчал.
В один из таких дней Эреса вызвали в правление. В конторе были двое — председатель и Шырбан-Кок, сидевший у краешка стола с амбарной книгой в руках.
— А, это ты, — сказал Кончук, привычно осклабясь. Во взгляде его мелькнула приязнь, тут же сменившаяся прежней озабоченностью.
— Звали?
— Да-да, вызывал, — торопливо перебил Кончук. — Ты садись, присаживайся, — и сам пододвинул Эресу стул. — Вот какое дело, брат.
Краешком глаза Эрес заметил, как замерли пальцы Шырбан-Кока, листавшие книгу, и тут же снова пришли в движение.
— Мы тут советовались, понимаешь, — продолжал Кончук, — бураны близятся. Видать, через неделю такое завернет в горах, только держись... Всех разошлем на зимовки, чабанам в помощь. Но Агылыг — самая далекая стоянка, надо бы туда загодя отправиться, потом поздно будет, все заметет. Ну, кого послать? Все-таки далеко, путь нелегкий. А ты пограничник! Опыт, выносливость и так далее... а? Конечно, дело добровольное...