У птенцов подрастают крылья
Шрифт:
Весь класс невольно охнул. Вот это номер!
— Маргарита Ивановна, да вы разве математик? — нерешительно спросил кто-то из задних рядов.
— А то как же, вы этого разве не знали?
Учительница с решительным видом прошлась перед классом, потом остановилась у столика, раскрыла свой чемодан и вытащила оттуда… папку с нотами.
— Ноты, ноты! — разом закричало несколько голосов.
Маргарита Ивановна рассмеялась:
— А вы думали, математика, задачники? Сразу попритихли. Ах вы шалопаи этакие!
— Значит, все-таки не математика, а пение будет? —
Маргарита Ивановна погрозила пальцем:
— Тише вы у меня! Будет не математика, но и не пение. Я знаю, вам бы только песни горланить, на это вы мастера. Нет, я вас буду обучать музыкальной грамоте, буду играть вам на рояле вещи разных композиторов, чтобы вы научились слушать и понимать музыку.
— А что ее понимать-то? — сказал кто-то.
— Что понимать? — переспросила учительница. — \ вот что: в музыке, в настоящей серьезной музыке, композитор старается выразить свои мысли, чувства, настроение, свои раздумья, свой взгляд на жизнь. Да ною мало. Композитор, подобно художнику, может рисовать целые картины. Только художник делает это карандашом и красками, а композитор передает звуками. Вот, например, есть такой художник, Васнецов…
— Знаем, «Три богатыря»! — крикнул с места Толя.
— Нет, не «Три богатыря», — перебила Маргарита Ивановна. — Богатырей написал Виктор Васнецов, а я говорю про Аполлинария. Это его младший брат. Он тоже увлекался русской историей, писал, главным образом, старую, допетровскую Москву. У него есть много картин, где он старается творчески воссоздать облик нашей древней столицы. А вот композитор Мусоргский пытался воссоздать этот облик в опере «Хованщина». И не только через певцов, но и через оркестровые, так сказать, чисто живописные характеристики. Например, увертюра к опере является развернутой музыкальной картиной — «Рассвет над Москвой-рекой».
— Что же там, петухи поют? — поинтересовался кто-то.
— В том-то и дело, что петухи не поют, ворота не скрипят, куры не кудахчут, а вы, слушая эту музыку, все-таки сразу чувствуете и утро, и пробуждение жизни…
— Как же? — удивились мы.
— Да вот так, — сказала Маргарита Ивановна, — в этом и есть необыкновенная сила музыки, что она позволяет звуками выразить то, что как будто можно только видеть глазами. А вот еще вам пример. Знаменитый норвежский композитор Григ… Он тоже написал музыкальную картину «Утро», и в ней тоже нет ни петухов, ни собак… а утро есть. Да еще какое свежее, прохладное, солнечное утро в горах!
Маргарита Ивановна помолчала, будто собираясь с мыслями, потом продолжала:
— Утро. Разве дело тут в петухах, или в коровах, или в собаках… Вовсе не в этом. Дело в том особенном настроении, радостном, бодром, именно утреннем настроении, которое охватывает нас, когда мы, например, на солнечном рассвете распахиваем окно. И вот раннее утро со всей своей свежестью, запахами и звуками врывается в нашу комнату. Мы еще не успели и разобраться в том, что видим, слышим, вообще ощущаем… а уже чувство радости охватило нас. Именно это чувство радости, свежести, бодрости духа и стремится передать композитор,
— Ура! Здорово! Правильно! — зашумели ребята.
— А если будете так галдеть, — звучным голосом сразу перебила нас Маргарита Ивановна, — если будете галдеть как на базаре, тогда я вообще с вами заниматься не стану.
В классе мигом воцарилась мертвая тишина.
— То-то! — улыбнулась Маргарита Ивановна. — А сейчас вставайте и идите за мной потихоньку в зал. И вам кое-что сыграю.
Мы встали и двинулись вслед за Маргаритой Ивановной, двинулись так тихо, что походили, верно, на ожившие, но совсем бестелесные существа.
Для первого раза Маргарита Ивановна играла нам на рояле песни и объясняла, как они зародились. Время прошло совсем незаметно.
Когда урок кончился, ко мне подошел Толя.
— Здорово! — весело сказал он. — То рисование, то пение, и никакого учения. Не училище, а просто Академия художеств.
Но следующий урок нас всех немножко разочаровал. Это был как раз урок математики. К нам в класс пришел какой-то старичок и объявил, что будет преподавать нам алгебру и геометрию.
— Только сперва давайте выясним, что вы знаете, — сказал он.
И тут сразу выяснилось, что познания всех нас столь разнообразны, а главное — столь скромны, что учитель только руками развел.
— Да вас впору хоть в первый класс городского училища посадить, не алгебру с геометрией, а таблицу умножения учить заставить.
Мы вполне одобрили это предложение.
— Так сколько же лет вы еще учиться будете?
На этот вопрос мы ничего не могли ответить.
— Так-так, — покачал головой учитель. — Учебников ни у кого нет. Программы тоже нет. По какому принципу подобрали учеников, неизвестно. Вот и делай что хочешь. — Он подумал, почесал в затылке и начал почему-то объяснять деление десятичных дробей, которые мы уже давным-давно проходили и прекрасно знали.
Но из скромности никто этого не высказал. И под монотонную воркотню учителя каждый из нас занялся собственным, более интересным делом.
Когда мы с Сережей шли домой, он сообщил мне, что у них в классе были уроки: первый — опять труд, а второй — французский язык.
— Вот где умора-то! — весело рассказывал он. — Учительница хотела познакомиться с тем, что мы по-французски знаем и можем ли мы хоть немножко говорить. Но мы как заговорили… — Тут Сережа не выдержал и расхохотался. — Как заговорили, она чуть из класса не выкатилась.
— И что же сказала? — заинтересовался я.
— Сказала, что ума не приложит, что дальше с нами делать.
— А у нас математик тоже ума не смог к нам приложить, — не без гордости сообщил я.