У Пяти ручьев
Шрифт:
А медведи, видно, любят в дремоте дятла послушать. Слезай-ка, сынок, – вдруг осторожно повернулся к Андрею дед. – Видишь?.. На самых сиверах, в ельнике... Бурелом. Там...
Дед и Андрей осторожно слезли с оленей, привязали их за повод к дереву, а сами стали подходить ближе.
– Здесь, – говорил уверенно старик, показывая в сторону буреломника. – На сиверах залег.
– Почему ты думаешь? – шепотом спросил Андрей.
– А это не видишь? – дед указал на заметно закуржавевший в одном месте буреломник, кругом же, кроме этих ветвей, куржака нигде не было.
– Иней-то?
– Да.
Андрей
Осторожно осмотрев буреломник, охотники, не собиравшиеся без лайки будить медведя, снова вернулись к оленям и поехали обратно.
– Как ты думаешь, слышал он нас или нет? – задал вопрос Андрей.
– Если спит некрепко, «на слуху», то слышал, а если залег хорошо, то нет. Пожалуй, что слышал. Морозов больших не было, да и не облежался еще. Он ведь так... Чем дольше лежит и чем крепче мороз, тем сильней спит. В холода иной раз собаки на него лают, палками сверху колотят, а он все не хочет вставать. Крепко спит! У иного, что вылезет из берлоги и попадет под пулю, иногда в шерсти на спине точно полосы выгрызены. Это семь месяцев он лежит, ну, мыши за это время у него в шерсти ходов себе понаделают и шерсть объедят, а то таскают себе в норы.
– Неужели не слышит?
– Нет. Они возятся в шерсти, щекочут, ему только приятно.
– А, правда, я слышал, что перед зимним сном он очищает себе желудок, и больше уж ничего не ест всю зиму, пока не вылезет в конце апреля.
– Знамо дело, подготовивши себя ложится. Отыскивает и ест в лесу слабительные корни и травы. Очистит желудок и с пустым брюхом ложится. Поэтому ему и надо лечь до снега, пока травы и корни не замерзли и не потеряли силы.
– А в берлоге он всегда лежит один?
– Взрослый – один. А медведица – с медвежатами: пестун и один-два медвежонка.
– А правда, что пестун нянчит медвежат?
Дед засмеялся.
– Сам я не видел, а слыхать слыхал. Пестуном зовут медвежонка по третьему году. Сколь я их не видел, всегда худые, точно общипанные. Вот и сказывали, что медведица заставляет их нянчиться с младшими братьями и сестрами, перетаскивать их дорогой через болота и даже речки, и за всякую провинность дает ему потасовку. Потому они и худые. А в лесу они ходят по-особому, это и сам видал, – впереди медведица, за ней медвежата, позади пестун. Идут не спеша, останавливаются возле пней, расковыривают, переворачивают. Спирька с Лаврушкой точь-в-точь так же делали всю дорогу. Ох, горе лыковое, как-то теперь им у лесника живется?
Об этой берлоге в буреломнике охотникам совершенно неожиданно пришлось вспомнить позднее, в декабре, в самую суровую стужу.
Однажды глухой ночью яростный и вместе жалобный голос лайки, спавшей обыкновенно на дворе в снегу, поднял всех на ноги. Около избушки раздавался какой-то треск. Андрей высунулся из двери и выстрелил в темноту.
Собака не унималась. Лай у ней был особенный, робкий, «со слезами» – определил Иван. По нему он твердо заключил, что к избушке подходил не кто иной, как «хозяин».
Когда
– Сегодня он больше не придет, – заметил Иван. – Но его надо скорее искать, иначе он перережет у нас всех оленей.
– Да, – согласился дед. – Это шатун.
– Нынче шатунов, ровно, не должно быть, – сказал вогул.
– Почему? – удивился Тошка. – Ведь шатун – это медведь, который почему-то не мог уснуть на зиму, или которого выгнали из берлоги, и он бродит поэтому всю зиму голодный и злой и нападает на всех, кто подвернется под лапу. Как же заранее можно знать, будут они или нет?
– А видишь, охотники примечали, если урожай орехов и ягод осенью хорош, шатунов зимой не бывает. Медведь за осень хорошо отъестся орехами, нагуляет жиру и крепко спит до весны. А если орехов не хватает, зверь ложится голодным, раньше времени просыпается и бродит. А нынче орехов и ягод в лесу сколько хочешь.
Дед добавил, что бывает шатуном медведь и от другой причины: если, совсем уж приготовившись спать, он вдруг наткнется на добычу, – попадется олень, лось, козел, и он съест их, а очищать желудок уже нечем, время вышло, травы и корни замерзли. Лечь-то он в берлогу ляжет, но заснуть по-настоящему не может: – каждый шум и шорох его тревожит, не спит и делается шатуном.
Треволнения ночи на этом кончились. Действительно, медведь в ту ночь больше не возвращался. Олени и лось пришли утром невредимыми обратно.
С самого утра все отправились искать ночного посетителя, разворотившего навес, а Федька остался дома с Иваном.
Лайка быстро помчалась по свежему медвежьему следу. Дед ехал на олене, остальные бежали на лыжах.
Следы привели сначала на лосиную и оленью тропу, по которой в начале зимы дед нашел берлогу. Это было не удивительно. Шатуны обычно ходят оленьими и лосиными тропами.
– Да ведь это был наш знакомый из той берлоги! – вскричал Андрей.
Дед не оспаривал. Возможно, что медведь лежал «на слуху», что-нибудь его спугнуло, и он стал шатуном.
Андрей угадал. Лайка привела их к знакомой чаще и буреломнику. Снег около нее был крепко утоптан зверем. Очевидно, медведь давно вылез из берлоги. Лайка по старому следу кинулась дальше. Скоро охотники увидели знакомые медвежьи заеди и самую берлогу. Убедившись, что зверя в ней нет, Тошка и Ян с любопытством спрыгнули внутрь.
У них вырвался крик удивления.
– Посмотрите-ка! – позвали они Гришука и деда, высовываясь по плечи из берлоги.
Гришук и дед подошли к ним и тоже были изумлены. Зверь оказался любителем комфорта и устроил в обширной темной яме целое гнездо.
Медвежье гнездо имело около пяти аршин в диаметре и было сделано из тонко надранной еловой коры и ветвей. На дне был настлан вместе с такой же корой и мох. Когда медведь лежал, края гнезда поднимались аршина на два над его боками.
Подивившись этой склонности зверя к комфорту, охотники вылезли из берлоги и вместе с дедом тщательно осмотрели снег кругом, старясь определить, что выгнало медведя зимой из логова.