У реки Смородины
Шрифт:
– Ты плохой мальчик, – прошипел человек.
Вокруг было темно, но здоровяк почему-то видел незнакомца. О, он испытывал к черному человеку смешанные чувства. Детина любил его и одновременно боялся. Это был первородный, животный страх, отнимающий рассудок. И чем сильнее возрастал страх, тем крепче, неистовее становилось обожание.
– Да, я плохой мальчик, – пролепетал здоровяк. – Накажи меня!
– Я накажу тебя. Позже. Если захочешь. Прошлым вечером ты пытался сделать большое дело, но у тебя немного не получилось. Не отчаивайся и продолжай служить мне.
– Я не подведу. Что-нибудь
– Вроде бы нет. Хотя… Помойся, наконец. От тебя смердит.
Человек вынул из-за спины черную-черную руку и, сжав ее в черный-черный кулак, погрозил.
Детина проснулся, лопоча: «Я разочаровал Злодия. Я разочаровал Злодия».
Он достал из-под дерюги кнут и стал неуклюже охаживать себя по спине:
– Вот тебе! Вот тебе за поведение… Вот тебе за прилежание… За двойку по арифметике… За кол по пению…
Эти слова всегда сами выползали из темных глубин памяти сумасшедшего здоровяка, ведь именно их произносил его злой и пьяный отец во время частых экзекуций. А, как нам известно из голливудских триллеров, корни всех проблем следует искать в детском опыте пациента.
Глава пятая
В коей от многих отворачивается удача, а события развиваются прямо-таки пугающе
Я глупо создан: ничего не забываю, – ничего!
Проснувшийся Федорин впервые за последние трое суток почувствовал себя человеком. Конечно, он восстановился не полностью, зато перегруженный разум наконец-то отдохнул.
«Хорошо, что я запретил себя будить», – отметил Радогаст.
Он выскочил из постели, быстро оделся, радуясь тому, что спал во дворце и не нужно идти на работу по промозглому туманному Легендограду. Работа уже здесь, только выйди за дверь скромных покоев, отведенных сыскарю.
Отвернувшись от окна, Федорин вздрогнул – на комоде лежала голова и таращила на него маленькие глазки.
– К-колобок? – вымолвил Радогаст.
– Он самый, – ухмыльнулся каравай.
Он радовался тому, что застал сыскаря врасплох.
Федорин молчал, и Хлеборобот решил его не раздражать.
– Побеседовать бы. Но не здесь. Лучше прогулочкой утренней насладиться.
– Согласен.
Человек и колобок покинули комнатку и столкнулись с мальчонкой-посыльным. Русоволосый паренек обрадовался, затараторил:
– Вашество, тут что было, что было, ужасть, кто бы мог провидеть, чистое непотребство, и в самую спальню княжны, вашество, зато он ка-а-ак даст, и в труху, девки воют, переполох, все кричать: «Зови сыскаря!», но я не пущал, мне вашество не велели, до сих пор там посередь торчит, служанки ходить боятся…
– Тпру! – скомандовал Федорин. – Что стряслось?
– Так я и говорю. – Малец захлопал голубыми глазищами. – Ночью ожил и попер, но и наш-то не лыком шит, даром что не каменный, а он его через весь колидор – хрясть! Дверь долой! А он на ноги и со всей мочи – бах! Башка в клочья.
– Это у м-меня башка в клочья от тебя! – Радогаст махнул в сердцах, дескать, все вздор. – Кто ожил? Какую дверь долой?
Посыльный набрал в грудь побольше воздуха, чтобы обрушить на начальника новый шквал слов, но тут вклинился
– Дозволь, я.
– Давай.
– Сперва успокойся и поверь: опасность миновала. А теперь пойдем, куда шли.
На крыльце Федорин попросту обалдел:
– Что за с-страна? Каменного льва с шаром и тех сперли!
– Кабы сперли, – промолвил каравай. – Представь себе, лев ожил и отправился к Василисе. А Егорий его остановил. Тут тебе малец не соврал: витязь-то наш просто герой. Разбил каменную голову кулаком. Полночи дворец о том только и говорит, один ты проспал все новости.
– Ч-что княжна?
– Да хорошо! Переселилась в другие покои, и дело с концом. К похоронам отца готовится.
– Срочно проверю. Самолично, – пробормотал сыскарь, намереваясь идти к Василисе. – И больше никаких приказов «не будить». А то и вправду все просплю.
– Да погоди ты, – произнес колобок.
Федорин остановился.
– Я ж тебя звал не только на пустую тумбу пялиться, – проворчал каравай. – Пооколачивался я тут и там, послушал людей. Думаю, есть что тебе передать. Вот, к примеру, все знают о вражде главного ценатора и верховного волхва. Мол, даже видеть друг друга не могут. А они встречались.
– Есть такое подозрение. Якобы неделю назад…
– Вчера, – прервал дерзкий хлебец. – Вчера, в этих самых стенах. Гордей, Рогволд и угадай кто.
– А что гадать-то? – усмехнулся сыскарь, берясь за дверную ручку. – Воевода Ярий. О похоронах говорили. Тоже мне, тайна.
– Гляжу я на тебя, Радогаст, и умиляюсь, – по-старчески заявил колобок. – Вроде умный, а дурак. Подивитесь, как же так?.. Хе-хе. Нешто тебе не известно, что в делах властвования истинные причины встреч остаются не названными? И готов ли ты поверить, что ценатор дружелюбно принял речи волхва, а тот внимал ценатору? Воевода же, на дух не переносящий обоих, проявил высшую степень терпимости.
– Ты ч-что же, п-подглядывал? – нетерпеливо спросил Федорин.
– И подслушивал, – криво улыбнулся каравай.
– И помнишь, о чем говорили?
Хлебец гордо вскинул бровки:
– Слава моим создателям, я совершенно ничего не забываю. Поэтому прошу внимания…
Воевода поиграл желваками, рассматривая по очереди волхва и ценатора, потом расцепил пальцы рук, покоившихся на столе, и начал совещание:
– Прежде чем мы приступим к обсуждению похорон, полагаю, нам необходимо прояснить будущее княжества.
– Не томи, дружина, – пренебрежительно сказал ценатор.
– Будь терпимее, боярин Гордей, – тихо проговорил Рогволд. – Ярию не легко в эти смутные дни.
– А кому легко, – буркнул глава цената и замолк.
– Да, держать на своих плечах Легендоград и врагу не пожелаешь, – сказал воевода. – Тем сильнее мое беспокойство за молодую княжну. Сдюжит ли?
– Разумеется, нет, – спокойно заявил верховный волхв.
Гордей кивнул.
Ярий продолжил:
– Я знаю ваше мнение на сей счет. Ваши устремления мне тоже известны. Но я призываю вас не забываться и не сеять в горожанах раздора. Есть Правда. Правда, кою мы получили от пращуров, велит предложить народу на голосование прямую наследницу великого князя.