У реки Смородины
Шрифт:
Девушка потупилась:
– Так ведь бог троицу любит, дядюшка…
– Горюшко мне, горемычному! – снова раскис старый воспитатель. – Не виноватая она…
Почечуй бормотал, обзывая княжну и тут же роняя слова неподдельной отцовской любви к ней. Василиса обняла дядьку, и они, плача, сели на постель. Девки-служанки ревели за компанию.
Близнецы переглянулись и вышли за дверь.
– Психдиспансер, палата номер шесть, – прокомментировал Старшой, подмигивая брату. – Но Василиса старика уболтает.
– Ну, ты
– Ладно, не дуйся. Будет и на твоей улице праздник. Потом кой-чего расскажу, а сейчас пойду, хоть пару часов сна перехвачу.
Воронежский донжуан отправился на боковую, а Емельянов-младший продолжил несение нелегкой вахты. В почивальне продолжались всхлипы, причитания и обвинения. Потом служанок сморило, затихли и воспитатель с девушкой. Но они не спали. Безутешный Почечуй никак не унимался, будто потеря невинности хуже смерти.
– Не плачь, дядька. Прости дуреху молодую, – шептала, всхлипывая, Василиса. – Мне жар-птица сказала: все будет хорошо.
– Кто?! – Слепец застыл, не веря своим ушам.
– Жар-птица, – повторила девушка. – Это большая тайна, поэтому никому не передавай, ладно?..
Глава шестая
В коей раскрываются кое-какие тайны, но от этого не становится легче
Вот чего. У вашей малютки потерялся дар речи через сильный испуг… Нуте, я ее сейчас обратно испугаю. Может, она, сволочь такая, снова у меня заговорит. Человеческий организм достоин всякого удивления.
Карета была крутая, с подобием рессор, поэтому сперва Ивана всего лишь укачало, зато не растрясло. Тормошить и кидать начало после того, как экипаж покинул пределы Легендограда.
Федорин бодрился, посмеиваясь над зеленолицым Старшим. Радогаст даже слегка перекусил. То ли привычка к каретам выработалась, то ли вестибулярный аппарат был хорошим. А уж когда сыскарь безмятежно задремал, парень люто ему позавидовал.
Садистская гонка продолжалась часа три, затем экипаж постепенно остановился, и Емельянов-старший поспешил выползти на свет божий. Ватные ноги еле ворочались, голова шла кругом, но свежий лесной воздух стремительно приводил дембеля в норму.
Вокруг качались высоченные сосны, по небу невероятно быстро бежали низкие облака.
Из кареты выскочил сияющий Федорин:
– Отлично доехали. Дальше, Ваня, пешком. – Он зашагал в лес, обернулся, крикнул вознице: – Жди тут!
Старшой поплелся за начальником. Шли молча, сыскарь отрывался все дальше от Ивана. Потом оглянулся, поторопил:
– Шевели поршнями!
Дембель недоумевал: «Откуда тут движки внутреннего сгорания?!» Он не знал, что поршнями в старину называли кожаную обувь на завязках. Очевидно, армейские ботинки напомнили Радогасту именно поршни.
Тем
– Как ты только дорогу находишь?
– Бывал тут. Яга не раз под подозрения попадала. У нас в городе с ворожеями строго, магия под суровым запретом. Это волхвы постарались. Продавили в ценате решение… Так что, кроме колдовского сыска, никому ворожить нельзя. Разве что в особо оговоренных рамках.
– А баба Яга против, – сказал Иван.
Радогаст отмахнулся:
– Нарушила пару раз закон, вынужден был произвести следственные и даже в каком-то смысле карательные действия.
– Подожди! Ты же не колдун.
– И?
– А она – ведьма, так?
– Ну, скорей, еще больше, нежели просто ведьма.
– А если бы она тебя… ну… атаковала?
Федорин мгновенно осунулся, буркнул:
– На меня женские чары не действуют.
Старший сержант почувствовал, что затронута некая деликатная тема и заткнулся. Путники шли под уклон и вскоре выбрались на песчаную проплешину, в центре которой стояла старая бревенчатая изба с соломенной крышей. В стене, к которой приблизились сыскарь с дембелем, не было окна. Иван отправился за угол.
– Бесполезно, – предупредил Радогаст.
Парень глянул за угол. Тоже ни двери, ни окон.
Федорин усмехнулся:
– Можешь обойти вокруг.
Старшой так и сделал. Все четыре стены были глухими.
– Учись, пока наставник живой, – сказал сыскарь и обратился к дому: – Избушка-избушка, повернись к лесу задом, а ко мне передом!
Дом зашатался и вдруг стал подниматься, и изумленный Емельянов узрел мощные куриные ноги. Они принялись топтаться, разворачивая избушку. Скрип и треск оглушали. Иван ждал, что жилище Яги развалится, но оно сдюжило.
Теперь появились и окна, и дверь.
Закончив маневр, избушка вновь «села», спрятав ноги.
Дверь распахнулась. На улицу утиной походкой выбралась мерзкая на лицо старуха. Старшого поразило количество и глубина бабкиных морщин, обилие бородавок и бельмо на правом глазу. Большая бородавка на косом носу смотрелась особенно отвратительно. Из-под платка торчали редкие седые волосенки. Двигалась хозяйка медленно, словно у нее в руках была полная крынка молока, которое нельзя пролить.
– Здравствуй, Яга, – поприветствовал Федорин.
– Поздорову, пес цепной. – Старуха ощерилась, показывая единственный зуб, и тут же поморщилась. – Проклятый топор!
– Слышали мы, досталось тебе, – продолжил сыскарь, ничуть не обидевшись на обзывание.
– Еще как, – плаксиво промолвила бабка. – Вон, глянь-ка!
Она повернулась боком, и гости увидали колун, торчащий из горба.
«Глубоко вошел, – отметил обалдевший Иван. – С такими ранами не живут».
Федорина эта картина нисколько не удивила.