У рыбацкого костра
Шрифт:
Мы тоже благодарим растроганно Луцкова за бадминтон, за репудин, за внимание. Иван просит потихоньку, нельзя ли, мол, дрожжец, Анатолий Бенедиктович, и Луцков говорит:
– Дам, конечно. Приезжай.
Деду Антону он пишет от руки бумажку размашистым красивым почерком, ставит дату, острую подпись с тысячью завитушек; дед Антон бормочет чуть не со слезой в голосе, прячет бумагу глубоко в недра своих рубах и фуфаек: завтра поедет за сетями.
Луцков садится в машину, машет нам рукой, мы тоже, стоя толпой, машем и прощаемся. Он уезжает, и мы остаемся взбудораженные, обласканные, довольные тем, что все так хорошо, славно,
Счастье - это когда каждый день счастье… Плыть рано утром по озеру, лежать с травинкой в зубах на спине и глядеть на облака сквозь сосны, привыкнуть и почувствовать родство с людьми…
(№ 33, 1973)
Владимир Безносиков
Конец «добытчика»
Отрывки из повести
Обед.
Солнце в зените, и Никодим, отдыхая, сидит на чурбаке возле будки. Неделю назад сплавщики поставили запань в километре от перевоза, и теперь по Сысоле плывут только редкие бревна, вырвавшиеся из запани, да корье. Никодиму редко приходится отдыхать - дорога установилась, и машины, снующие между лесопунктом и совхозом, беспрестанно требуют паром. Недавно, когда моль еще шел по Сысоле, Никодим багром прибил к берегу четыре бревна, прикрутил их проволокой да заколотил между ними колья, чтоб не унесло течением. Потом взобрался на плот, попрыгал, прошелся несколько раз из конца в конец и остался доволен:
– Неплохой помост. Завтра и на том берегу сделаю.
Теперь, сидя на чурбаке, Никодим любуется сделанным пло-
тиком-пристанью.
– Здорово, капитан-ефрейтор, - раздался веселый голос.
Никодим обернулся: сзади стоял участковый с удилищем и
баночкой червей в руках.
– Здорово, коль не шутишь!
– скупо улыбнулся Никодим: обида за штраф все-таки не совсем покинула его.
– Или опять ругаться пришел?
Старшина курил и глядел, как легкие волны Сысолы лизали носки его яловых сапог.
– За что на тебя ругаться-то? Лодки у тебя просмолены, весла крепкие, сиденья, видать, новые. Вот и сходни вроде плота соорудил. Выходит, ты рабочий мужик, а не хвастун. Заботишься о вверенном тебе участке.
– Сам не позаботишься, дядя не придет и не сделает. Сенокос скоро начнется, потому и сходни сделал - косари на тот берег будут переправляться. Зачем мне от них плохие слова слышать?
– Что ж, молодец, Зизганов. Ты извини, если вначале что не так сказал. В людях сразу-то не разберешься. Как говорится, надо пуд соли съесть, а уж потом судить. Не серчай, пожалуйста!
– Мы что, мы понимаем, - растроганный извинением Коноплева, Никодим не мог подобрать слов и только жадно затянулся.
– Сам-то ходишь на рыбалку?
– Иногда посижу на зорьке… с удочкой!
– Ну, и хорошо ловится? На что ловишь?
– На червяка. Да разве у меня улов? Так, кошке на обед. Сетями-то я не занимаюсь, не промышляю рыбу. Это твой помощник Коскоков, вот у того, правда, ловится. Мешками волокет рыбку с реки.
–
– На кой мне завидовать. Я не жадный!
– Но ведь Аксен Антонович ловит на основании договора. Он же промышляет не для себя - для сельпо, для людей.
Но в голосе Коноплева не было уверенности. Никодим, почувствовав это, резанул напрямик:
– Молод ты еще, старшина. Зеленый, как в тайге говорят. Будет тебе Аксен стараться для людей. Один хвост он, верно, и отдаст повару в чайной, а уж пяток себе оставит. А десяток бабам продаст. Кто их считал, его уловы-то? Кто его контролирует в сельпе твоем? Или на сетях спидометр нынче ставят? А тем более у него и красная повязка на рукаве…
– Но ведь в николин день действительно дежурил в чайной! И пьяниц выгонял, и за порядком следил…
– До того наследился, что у Мотри Кузькоковой в огороде свалился. А буфетчица всю магазинную водку по ресторанной цене продала. Следил!…
– Ты серьезно?
– С детства болтать не обучен.
– Нет, Зизганов, видать, между вами еще в детстве черная кошка пробежала.
– Ты ту кошку не трогай, старшина, она уже двадцать лет моей женой зовется. А правду про Аксена тебе не только я сказать могу… Да ты бери у меня лодку-то одновеслуху да гони на Черное озеро. Он непременно сейчас там - сети вытягивает… Аксен тебе подскажет, где рыбку ловить.
Коноплев кинул в воду папироску и прыгнул в лодку, на которую ему указал Никодим. Шея и лицо пылали: если этот Зизганов прав, выходит, он сам пустил волка в овечий загон? А может, Никодим все это по злобе? Сам же признался, что из-за жены они враждуют. Не поделили в молодости девчонку, а ненависть на всю жизнь друг к другу осталась.
Оттолкнувшись веслом, он спросил поднявшегося с чурбака Никодима:
– А на озере рыбка клюет?
– В протоках поклевывает. На уху, может, и натаскаешь.
– Если запоздаю, эту лодку на том берегу не тронь, оставь. Переправлюсь - сам привяжу к сходням. А на Черное озеро дорогу как отыскать?
– Найдешь. Как переправишься, шагай по проселку - он сейчас хорошо заметен, телеги разбили - и топай прямо. К озеру и выйдешь… - напутствовал его Никодим.
Черное озеро тянется на километр, изгибаясь подковой возле Сысолы. В начале озера три рукава - протоки с ключами, с лужами, а у лугов озеро кончается узкой протокой, переходящей в небольшой заливчик. Черное озеро от веку любимое место рыбы для нереста. Дно илистое, мягкое, словно пуховая перина, и над озером кисеей висят мошки, снуют мотыльки. А мотыль, известно, для рыбной молоди что молозиво для теленка-сосунка. Сытное место для рыбы это озеро, жирует она здесь на свободе. Поймаешь, приятно в руки взять. Озеро умелого рыбака круглый год может прокормить.
От перевоза проселочная дорога выбегает в светлый сосновый бор, а из него бросается на усыпанный желтыми лютиками луг, взбирается на холм и тут уж покорно подползает к дремотному озеру. С этой стороны на берегу озера комластые сосны, как часовые, стерегут покой водной глади, а с другой стороны говорливые ивы беспрестанно шепчутся с ветром, заглядываясь в воду. И по всему окружью, у самой воды, белые шапки черемухи. Коноплев просунул голову сквозь ветви и внимательно оглядел озеро. На рябой глади не было никого. Только возле затопленных пихт виднеются кончики кольев да среди кувшинок плещется молодь, охотясь на комаров.