У штрафников не бывает могил
Шрифт:
В ночь снова двинулись вперед, а через день рыли укрепления у дороги. Нас с ходу пытался сбить небольшой бронированный отряд, штук семь танков, бронетранспортеры, грузовики. Хоть и артиллерия наша была ополовинена, мы сумели дать отпор. Немцы отступили.
Вечером привезли обед-ужин, махорку и водку на весь полк. Бойцам напиваться не давали, хотя получили по двойной порции. Наелись от души перловки с мясом, скрутили цигарки, настроение улучшилось. А тут еще снаряды сгружают, значит, артиллерия молчать не будет.
Но среди ночи нас неожиданно подняли, и снова начался марш. Шли на юго-восток. Вскоре узнали, что немецкие
Из многих исторических учебников этот месяц вообще вычеркнут. Мы же весь февраль трубили о разгроме армии Паулюса под Сталинградом. «От Сталинграда только на запад! Сталинград — это перелом в войне и начало нашего неотвратимого пути к Берлину». Вот и доболтались!
Пусть я еще не слишком набрался практического опыта, но теоретически был подкован достаточно. Два года меня учили, и полтора года сам преподавал. Да и на фронте с января много чего насмотрелся. Сталинград и наступательный бросок на 200-300 километров на юго-западном направлении был для нашего фронта большим успехом, но далеко не переломным моментом, как, не уставая, твердили в газетах.
И вот теперь, через месяц с небольшим, мы снова отступали, несмотря на грозный приказ «Ни шагу назад!». Отступление это не было похоже на беспорядочный отход лета сорок второго года. Сейчас мы цеплялись за каждый рубеж, наносили контрудары. Глубокий танковый прорыв с далеко идущими планами снова дойти до Волги у Гудериана не получился.
Хотя он очень старался. Но мы оставляли очередной рубеж, только израсходовав все боеприпасы. А через 10-20 километров снова рыли укрепления. Мартовские и апрельские бои сорок третьего года, начиная с той бомбежки, были для нашего полка на редкость тяжелыми. Под городом Краснополье я потерял сразу несколько близких друзей.
Деревня называлась Полунино. Совсем небольшая, опоясанная узкой речушкой. Удивительно, что почти все дома сохранились. Война эти глухие места обходила стороной, но встречные и обходные удары и атаки смешали огромное пространство вокруг Днепропетровска, Харькова, Белгорода в «слоеный пирог».
Шел апрель, хотя было еще по-зимнему холодно. Только днем в тихие дни вовсю пригревало солнце и капал с деревьев таявший снег. Ночами подмораживало хорошо. Плохое время для войны, если вообще на войне есть хорошее время. За день оттаем, а к вечеру схватывает мороз шинели, как панцирь. Не повернуться в окопе. Зато замерзала вода, накидаешь сосновых веток, и можно стоять на сухом.
Трудно придумать обувь для такой погоды. Днем хоть валенки, хоть ботинки промокали насквозь, ночью холод схватывал ноги так, что люди от боли начинали скулить. Спасались и хитрили, как могли. За пазухой отогревали запасные портянки, тряпки. Переобувались и снова сушили мокрое на себе. Вшей развелось столько, что вели с ними настоящие бои. Едва не горстями бросали в костерок, а они трещали там, словно стрельба шла.
Село Полунино было километрах в двух за спиной. Хорошо в избах ночевать, но избы не для солдат. Там располагались штабы, начальство со своими ППЖ, писаря и всякая тыловая братия. И беженцев много было. В некоторые дома тыловое начальство не пустили. Дети и женщины впритык набились.
Ребята в роте
Бомбежками нас сильно не донимали. Хотя истребители появлялись.
Вроде тишина, а затем на бреющем полете со стороны солнца выныривала пара «мессершмиттов». Подбирались на малом газу. Затем, увеличив скорость, сбрасывали с десяток мелких бомб, делали второй заход и обстреливали траншеи. Две автоматические пушки и два пулемета выстилали целую борозду, доставали ребят прямо на дне траншеи.
Вести с ними поединки было бесполезно. Скорость — шестьсот километров, грохот пушек над головой. И вообще я в эти истории про сбитые из «дегтярей» и винтовок самолеты верю мало. При мне ни разу не сбивали. От этой напасти нас могли спасти только родные «соколы», которых практически мы не видели. Выставляли специальных наблюдателей, и это помогало вовремя нырнуть в укрытие. Кстати, село они не бомбили. Вроде берегли избы для себя, рассчитывали на успех наступления.
По вечерам собирались небольшой компанией: лейтенант Антоха Чепелев, мой помкомвзвода Пинчук Никита, сержанты Завада и Зиновий Марков. Ужинали вместе, пили самогон, если удавалось достать. Кормили нас по тыловой норме: в основном варево из капусты и перловки, заправленное жиром неизвестного происхождения. Про хлеб лучше не упоминать: вязкий, с шелухой.
А ведь солдату много чего полагалось. Но тема питания и в кино, и в книгах чаще всего уходила на задний план. Ничего, переживем, главное — фрица одолеть! Я запрещал солдатам есть павшую конину, но на маленьких костерках упорно варили вонючее мясо. С голодухи его порой наедались так, что люди целыми днями не вылезали из кустов. Мы такие штуки скрывали. Не хватало, чтобы наложили карантин. От недостатка витаминов у некоторых началась куриная слепота, в сумерках ничего не видели.
Никита Пинчук проявил инициативу. Собрал несколько бойцов, принесли откуда-то квашеной капусты, мелкой сморщенной редьки, свеклы, делали отвар из хвои. Это ли, что другое помогло, куриная слепота прошла.
Жизнь продолжалась, несмотря на все неурядицы. Главное — живы, пока в тылу, в атаку ходить не надо, а к голодухе мы все привыкшие были. Один случай из того времени мне запомнился. Тимарь послал меня за какой-то бумажкой в штаб. Попал в обеденное время, никого не найду Дернул посильнее ручку двери, где писаря заседали. Стал объяснять, что мне нужно. Глянул на стол и осекся.
Давно я такой еды не видел: огромная дымящаяся сковорода с жареной картошкой, крупно нарезанное сало, банка с американской колбасой, и бутылка стоит. Писарьки, помоложе, растерялись, а старший сержант, как ни в чем не бывало, оттеснил меня к двери. Вежливо объяснил, что начальника строевой части на месте нет, а если мне начштаба нужен, то он в соседнем доме.
— Жрете? — только и нашелся я, что сказать. — Ну-ну… нормально устроились.
— Как смогли, — развел руками старший сержант с медалью «За боевые заслуги». Крепко прижился ушлый мужик при штабе. Мы, «ваньки взводные», для него никем были. Столько их гибло, что писаря только похоронки успевали заполнять да новых взводных оформлять.