У стен Анакопии
Шрифт:
— Господь сподобил меня побывать в ваших святых местах, — проговорил он. — Был я в Анакопии, молился у гроба преславного Симона Кананита — верного сподвижника апостола Андрея, отслужил с архиепископом Епифаном всенощную перед светлым воскресением Христовым в Анакопийском храме Божьей матери. Был в Коумане[35] где почил святой Иоанн Златоуст, помолился у могилы пресветлого епископа Василиска... Что заставило тебя, сын мой, оставить христолюбивую страну вашу и прийти к нечестивым хазарам?
Дадын уклонился от ответа. Чтобы не обидеть священника, он пожертвовал на строительство церкви несколько золотых монет.
— Да снизойдет на тебя божье благословение за твой щедрый дар, — растроганно сказал священник, крестя седого камарита широкими взмахами руки.
Видимо, он не был избалован щедрыми подаяниями верующих. Откуда рабам взять золото? Расположив к себе священника,
— Отец, сюда придет один человек. Устрой так, чтобы я поговорил с ним без свидетелей.
— Он христианин?
— Да.
— Иисус Христос нес свой тяжкий крест на Голгофу за нас грешных. Только страданием искупим мы свою вину перед сыном божьим. Обещай ничего не предпринимать, что может озлобить нечестивцев против христиан.
Покорность была противна характеру Дадына, но он не стал спорить со священником.
— Хорошо, отец.
Священник провел Дадына в хижину и вышел. Его хижина отличалась от других лишь тем, что у входа в нее прибит деревянный крест; внутри было чисто, пахло сухими травами. В углу, под ликом Спаса, светилась лампадка. Как только кузнец появился, Ахра дал ему понять, что Дадын ждет в хижине. Но кузнец не вошел в нее. Он остановился у входа и зачерпнул ковшом воды.
— Ты слышишь меня, воин? — спросил он, делая вид, будто пьет.
— Говори.
— Я кахетинец. Люди зовут меня кузнец Гигла. Но не о себе забочусь — о господине моем Шакро, старшем наследнике нашего азнаура Петре.
« Я знаю Петре, встречался с ним еще при дворе царя Стефаноза», — подумал Дадын, продолжая слушать.
— Два года мы томимся у хазар в неволе, — торопливо говорил кузнец. — Мой господин горд и самолюбив; он не захотел стать рабом, и за это каган приказал заковать его в цепи и бросить в яму. Я же кую оружие для хазарских воинов — да повернется оно против них самих, проклятых! Но не слабость духа заставила меня взяться за привычное мне ремесло. Рабский труд мой дает мне хлеб и воду. Ими я делюсь со своим господином. Без этого он давно бы умер от голода и жажды. Мой господин был могучим воином, а теперь жизнь едва теплится в нем. Молю тебя именем христолюбивой Картли, помоги моему господину вырваться на свободу. Кахети и азнаур Петре не забудут твоего благодеяния. О себе не прошу. Я, неразумный, обнаружил свое умение ковать оружие, и теперь хазары не отпустят меня ни за какой выкуп. — Кузнец оглянулся и заскрежетал зубами. — У-у, проклятый! Я ухожу. Хозяин послал своего сына наблюдать за мной. Это собачье отродье идет сюда. Прощай! Да благословит тебя господь!
Кузнец выплеснул воду и, не ожидая, когда к нему подойдёт хозяйский сын, отправился месить глину для самана. Некоторое время Дадын оставался в хижине. Осторожность подсказывала ему не вмешиваться в это дело, чтобы не осложнить сватовство, но и оставить сына своего старого приятеля гнить в яме он не мог.
2
Сколько лет матери хазарского кагана лучезарной Парсбит, никто не знает, а если и догадываются, то молчат. Об этом могли бы сказать рабыни, которые купали ее в молоке, натирали благовониями, накладывали на лицо белила и румяна, но и они, боясь лишиться языка, никому не скажут о тех следах, которые неумолимое время оставило на теле их грозной повелительницы. Сама Парсбит не обманывала себя; в ее власти было заставить тайно доставленного к ней молодого воина ласкать ее увядшее тело, но она понимала, что пленять уже не может. Примирившись с этим, как с неизбежным, она направила всю силу изощренного ума на дела хазарского каганата. Оправданием вмешательства в государственные дела для нее было то, что солнцеликий ее сын неизлечимо болен[36] она чувствовала что скоро золотой трон под балдахином опустеет. Кто взойдет на него? Нет, нет, этого допустить нельзя. Пусть ослабла божественная сила кагана, но Парсбит не позволит умертвить его раньше, чем истечет срок правления, назначенный им самим[37] Кендеркаган Бури-шад, что означает волк-князь, и чаушир Шоно, что по-монгольски тоже волк, — лукавые царедворцы; они кружатся над каганом, как коршуны над издыхающи верблюдом, и в то же время не спускают глаз друг с друга. Парсбит умело сталкивает этих хищников, но не позволяет им вцепиться друг в друга, понимая, что пока оба заняты тайной борьбой, они не опасны. Стоит ей подать знак верным людям, и оба будут удавлены. Но со своим внуком — царем Барджилем — не может сладить. Он не выказывает стремления занять трон отца, но и не отказывается от него. Скрытность Барджиля тревожит Парсбит. «Зачем ему прятать от меня свои намерения? — думает она.— Не хочет ли он устранить меня?»
— Если опора трона во дворце, скажи ему, что я хочу его видеть.
Рабыня неслышно вышла. «Он заставляет меня напоминать о себе», — с неудовольствием подумала Парсбит, но встретила внука приветливо.
— Ты совсем забыл свою старую бабушку. Моему сердцу холодно. Согрей его своим присутствием.
Барджиль бросил на бабку быстрый взгляд, стараясь понять, что означает ее жалобный тон, но увидел только раскрашенную маску, которую странно оживляли блестящие глаза. На юноше — плащ золотистого шелка, под ним кольчуга, искусно сработанная зарикиранскими мастерами[38] синие шаровары свисают над мягкими сапогами из красного сафьяна. Заплетенные в мелкие косички волосы схвачены на затылке узлом. Тонкий нос, чуть выпирающие скулы, слегка раскосые глаза и матово-бронзовый цвет лица говорили о том, что в жилах молодого царя течет кровь древнего рода Ашина. Парсбит про себя отметила, что Барджиль даже во дворце носит кольчугу, дабы не подвергнуть себя опасности быть пронзенным клинком тайного врага. Она показала ему на расшитую подушку, но Барджиль остался стоять, опершись локтем на высокую греческую вазу. Легкий дымок из бронзовой курильницы наполнял пoкои Парсбит благовониями. Она сделала вид, будто не заметила нежелания внука сесть ниже ее.
— Я говорил с гонцами.
— Откуда гонцы?
Барджилю не хотелось посвящать бабку в свои дела.
«Получается так, будто я ей докладываю как кагану», — подумал он с неприязнью, но скрывать ничего не стал: новости были важные, и касались они всего каганата. Барджиль же считал, что благополучие страны важнее дворцовых интриг: перед общей опасностью все будут заодно, а опасность была велика.
— Из Картли один азнаур сообщил, что халиф Xишам[39] снова призвал Масламу заняться делами Закавказья...
—Как, владыка арабов не снес головы презренному сыну рабыни?! — воскликнула Парсбит.
— Он для Хишама удобный человек, — возразил Барджиль. — Как сын халифа и рабыни Маслама не имеет права на трон, и в то же время он — надежная опора омейядов. Мы можем только сожалеть, что у на нет своего Масламы. Его возвращение на Кавказ означает, что арабы снова пойдут на нас.
«Ты хочешь сказать, что я без тебя не обойдусь?» — подумала она, а вслух сказала:
— Хазарским керханам[40] не впервые рубить головы почитателям ислама. Барджиль едва сдержался, чтобы не крикнуть eй: «Что ты понимаешь в воинском искусстве!» Он бросил на нее холодно-презрительный взгляд, напомнивший ей взгляд ее жестокого отца.
— До возвращения Масламы на Кавказ знамя омейядов поручено Саиду.
Парсбит вскинула на него встревоженный взгляд и он понял его значение.
— Да, тот самый Саид ибн Амр аль-Хараши, — с чувством некоторого злорадства подтвердил Барджиль.
— Велика ли его сила? — озабоченно спросила она.
— Лазутчики донесли, что Саид идет с тридцатитысячным войском. Кроме того, халиф дал ему много золота для набора войска на месте. Парсбит задумалась. Она уже не пыталась скрывать тревогу. Возвращение халифом в Закавказье старых врагов хазар — выдающегося полководца Масламы и грозного Саида — говорило о том, что арабы готовятся к нападению на них. Саид был наместником Хоросана и прославился жестокостью во время подавления восстания пенджикентцев. Сайд свирепо расправился с руководителем восстания Диваштичем. Халиф Хишам знал, кого послать на хазар, ставших на пути стремлению арабов прорваться в степи Придонья.
— Отправь послов к князьям северных саклабов. Пусть просят помощи войском.
Барджиль покачал головой, показывая всю бесплодность ее совета.
— Саклабы на нас злы: не забыли наших походов на них. Им на руку, если арабы ослабят нас войной.
— Видно, боги лишили их разума. Если мы не остановим арабов, они и их землю предадут огню и мечу...
— Лазутчики донесли, что в Картли неспокойно. По всему видно: картлийцы поднимаются на арабов.
— Не мешало бы заручиться поддержкой картлийцев, — оказала Парсбит.