У стен Старого Танжера
Шрифт:
И добрый старец Хусейн, продающий сурьму, дружески сказал Баширу:
— Надеюсь, после всего случившегося ты удрал оттуда насовсем, ведь ничего хорошего уже не могло там с тобой произойти.
И Башир ответил:
— Именно об этом я и думал, отец мой, и с нетерпением ждал ночи, чтобы отпереть ворота отмычкой.
— Но ты этого не сделал. Я чувствую, что твоему рассказу еще далеко до конца, — заметил уличный писец Мухаммед.
— Верно, — согласился Башир и продолжил свой рассказ:
— Сумерки еще не спустились на землю, когда появился араб портной (помните, друзья мои?), которому леди
— И мы хотим! Мы тоже хотим! — закричали слушатели.
Но вместо того чтобы унять нетерпеливую толпу, Башир вдруг задал вопрос:
— Помните ли вы, друзья мои, неделю удивительных празднеств, которая называлась Большой неделей Танжера? К нам тогда съехалась уйма народу.
— Да как же ты можешь спрашивать об этом, Башир?
— Как можно забыть те прекрасные дни?
В репликах слушателей чувствовалось упоение.
— Танцы на площадях!
— Военные марши!
— Фейерверки!
— Парусные гонки!
— А на стадионе, где обычно проходят игры и спортивные состязания, — парад великолепно украшенных автомашин.
При этих словах Башир поднял руку и вновь спросил:
— Ив той веренице, припоминаете, друзья мои, открытый автомобиль, самый длинный из всех, за рулем которого сидела важная пожилая дама, а рядом — маленькая девочка с длинными золотистыми волосами?
На что красавец Ибрагим, продавец цветов, первым ответил:
— Помню, помню. Вокруг нее было столько роз и ирисов! Я за месяц не продаю и половины того количества.
Не успел он договорить, как раздались другие голоса:
— А сзади находилось множество зверюшек и птиц.
— Собаки какой-то редкой породы.
— Большие и маленькие обезьянки.
— Две газели.
— Гигантские попугаи.
Тогда Башир спросил в третий раз:
— И среди зверей вы, я думаю, заметили кое-кого, в одежде зеленого цвета и с горбом сзади и спереди?
Надолго воцарилось молчание. Первым его нарушил бездельник Абд ар-Рахман.
— Клянусь своей бородой, — воскликнул он, — и священной бородой пророка, так, значит, это был ты?!
Башир слегка наклонил голову, но этого оказалось достаточно, чтобы вызвать возбужденный говор толпы.
— Ты? Среди роз и ирисов?
— Ты? В окружении редких животных?
— Ты? Прекрасно одетый?
— Ты? В машине этой всесильной женщины?
— Ты? В самом красивом автомобиле?
Башир опустил глаза и со скромным видом произнес:
— В самом деле, ни одна автомашина не была встречена такими рукоплесканиями, как наша, и мы действительно получили главный приз.
Тут послышался раздраженный голос Сейида, уличного чтеца:
— Но к чему, скажи на милость, к чему так долго держать язык за зубами? И как получилось, что известие о твоем неожиданном появлении
— Именно об этом мне и остается вам рассказать, — ответил Башир и продолжил свое повествование:
— Все время, пока украшенные автомобили один за другим катили по дорожке, на стадионе, ни на миг не смолкая, играли военные музыканты, специально ради этого приглашенные из крепости Гибралтар. Я хорошо их помню; надеюсь, друзья мои, что и вы их не забыли. Помните, какие у них были инструменты? Совсем не похожие на те флейты, дудки, медные трубы и барабаны, какие обычно мы видим у солдат иностранных войск. В руках у музыкантов были огромные волынки из козлиной кожи, словно гигантские бурдюки, и исполняли они на них протяжные, заунывные мелодии, так напоминающие наши собственные песни. И еще эти музыканты, служившие, уверяю вас, в самых прославленных полках английского короля, были одеты в юбки шафранового цвета, да такие короткие, что самые бесстыдные наши девицы постеснялись бы их надеть. А на плечи у них были наброшены шкуры леопардов.
— Да, они выглядели именно так, как ты описываешь! — воскликнул Ибрагим, молодой продавец цветов.
Но Зельма, татуированная бедуинка с дерзким взглядом, посетовала:
— Их так плохо было видно… Слишком далеко… Да еще как-то сбоку…
— Верно, вы сидели в удалении, на бесплатных местах для бедняков, — сказал Башир и продолжил:
— Но я, нищий, я мог их рассмотреть ближе, чем кто бы то ни было, потому что наша машина дважды медленно-медленно прокатила рядом с помостом, на котором они играли.
И еще издали, перед тем как поравняться с ними, я имел возможность полюбоваться на дирижера, который для всех вас оставался невидимым, поскольку музыканты окружали его с трех сторон. Какой он был большой и сильный! На нем были узкие черные брюки и ярко-красный мундир, а кисть его дирижерского жезла, которым он отбивал ритм, очень напоминала мерцающую звезду. Глядя на все это, я уже не думал больше о собственной славе и не слышал рукоплесканий: я был ослеплен красотой и великолепием зрелища. Музыканты, пританцовывая, двигались по помосту, не переставая вдувать воздух в свои диковинные бурдюки, — он же, повелитель волынок, оставался на месте, стройный, подтянутый и совершенно неподвижный, и лишь по взмахам кисти на его жезле можно было определить, что он живой. И чем ближе мы подъезжали к нему, тем в большем великолепии он представал перед нами. Его глаза были устремлены в небо, толпа для него не существовала, и даже автомашины, приковывавшие взоры всех, кто находился на стадионе, совершенно его не интересовали.
Однако наша машина была столь примечательна, и ее выезд сопровождался столь бурными аплодисментами и приветственными возгласами, что дирижер все-таки бросил взгляд в нашу сторону. Он с безразличием скользнул глазами по цветам, по зверюшкам и по мне, и вдруг взор его остановился на Дэзи, маленькой девочке с волосами феи.
В ту же секунду огромный дирижерский жезл замер в воздухе, кисть перестала взлетать, и оркестр сбился с ритма.
Леди Синтия даже не повернула головы, и мы проехали мимо музыкантов. Человек в черно-красной форме вновь взмахнул жезлом, и порядок был восстановлен. Замешательство длилось одно мгновение.