У стен Старого Танжера
Шрифт:
Однако, чтобы с блеском, как подобает, вести такой образ жизни, нужны красивые наряды, вышколенная прислуга, нужно принимать гостей у себя и угощать их изысканными блюдами и напитками. На все это, как известно, уходит много денег, а их у госпожи Элен не было вовсе.
Тогда ей пришлось занять у тех людей, которые не были ей настоящими друзьями. И я стал все чаще и чаще видеть, как в ее дом в касбе заявлялись то господин Буллерс, торговец золотом, то бравый офицер, начальник полиции; они говорили с госпожой Элен покровительственным тоном и раз от разу вели себя с ней все более
Наш друг Флаэрти все это прекрасно видел и очень сильно из-за этого переживал, поскольку он тоже испытывал глубокую привязанность к госпоже Элен. Часто он говорил мне с нарастающей тревогой в голосе: «Надо, надо, чтоб она вернулась в Америку».
Да я и сам все отлично понимал и желал этого всем сердцем, но что я мог поделать? Ни я, ни господин Флаэрти, ни даже такой старый и хитрый человек, как господин Рибодель, не знали, каким образом вынудить госпожу Элен уехать из Танжера.
А теперь, друзья мои, отгадайте, кто натолкнул меня на блестящую мысль, кто помог найти верное средство?
Тут Башир широким жестом указал на Айшу, премиленькую девчушку с тамбурином, и она зазвенела всеми его бубенчиками.
— Вот этот маленький несмышленыш! — воскликнул Башир и продолжил свой рассказ:
— Однажды утром Айша и Омар резвились на дороге, ведущей на Гору. В кювете Омар нашел больную птичку и хотел было сломать ей крылышки, но Айша взяла ее и стала гладить. В эту самую минуту возле них остановился большой роскошный автомобиль, из которого вышла пожилая строгая англичанка. Она дала Айше пять песет — да-да, друзья мои, пять песет, — потому что девочка с птичкой в руках показалась ей очень милой, и сказала, что, если бы девочка обращалась с пташкой жестоко, она упрятала бы ее в тюрьму. Взяв птичку, богатая дама уехала.
Айша явилась в дом госпожи Элен, чтобы рассказать мне о случившемся и отдать деньги. Я машинально сунул их в карман. Со слов Айши я узнал старую страшную леди Синтию. И, еще толком не представляя себе, что из этого выйдет, я стал подумывать о громадной смоковнице, растущей в маленьком дворике.
— Поющее дерево! — вновь воскликнул слепой рыбак Абдалла.
И Башир ему ответил:
— Дерево, отец мой, и в самом деле было поющим, поскольку на нем обитало бесчисленное множество разных птиц. Они клевали плоды, качались на высоких ветвях, вили гнезда и высиживали птенцов. Их щебет не смолкал ни на минуту.
И вот на следующий день после того, как я услыхал рассказ Айши, на заре, вооружившись своей великолепной рогаткой, с которой, кстати, я никогда не расстаюсь, я пришел к смоковнице; в столь ранний час вряд ли кто-нибудь мог меня увидеть. В несколько минут я уложил наземь добрых полдюжины птах. Потом, свернув им головы, я надежно припрятал их.
Когда площадь Касбы стала понемногу оживляться, я тихонько, стараясь не обнаружить себя, перебросил дохлых птиц через стену. А площадь эта, надо сказать, кишмя кишит полудикими голодными кошками.
Госпожа Элен обожала кошек. Она часто
На следующий день я проделал все то же самое. И через день — снова. Потасовки диких кошек возбудили в квартале, населенном богатыми иностранцами, живейшее любопытство. Все всполошились, не понимая, почему кошки стали так орать. Слуги-арабы объясняли, что всему виной множество убитых птиц, градом падающих с дома госпожи Элен.
Тогда я велел Омару и Айше пустить среди жителей квартала слух, что госпожа Элен принялась истреблять птиц, чтобы доставить удовольствие своим любимицам — кошкам. Сам же тем временем продолжал орудовать рогаткой.
Тут слушатели увидели, что уличный писец Мухаммед, самый проницательный из слушателей, сидя на скрещенных ногах, весь трясется от смеха и качается из стороны в сторону.
— Вот дьявол горбатый! Вот дьявол! Узнаю твои проделки! — воскликнул он.
И поскольку соседи, пока еще ничего не понимавшие, поинтересовались, чем вызван его смех, он ответил:
— Сейчас вы узнаете, что за этим последовало.
Все опять повернулись к Баширу, и тот продолжил:
— Начали всё англичане, потому что из всех они наиболее сочувственно относятся к несчастным животным.
В одно прекрасное время они перестали приглашать куда-либо госпожу Элен и, в свою очередь, не принимали приглашений от нее. Если же они встречали ее где-нибудь в общественном месте, то делали вид, что не замечают.
Находясь в полнейшем неведении, госпожа Элен жестоко страдала, но не решалась спросить, почему они вдруг так к ней переменились.
Я уже говорил вам, друзья мои, что англичане здесь — люди самые уважаемые, и остальные иностранцы стараются им подражать. Так вот, кошки продолжали лакомиться птицами из нашего сада, и тогда американцы последовали примеру англичан. Однако соотечественники госпожи Элен не столь скрытны, и в их обществе она не чувствовала такой неловкости. В конце концов, собравшись с духом, она даже потребовала от них объяснений. Но вразумительного ответа не получила. «Да вы и сами все знаете: птицы… кошки…» — только и сказали ей и тут же от нее отвернулись. С той поры я стал частенько замечать, как госпожа Элен сама себе тупо твердила: «Птицы… кошки… птицы…»
Слушатели, все до одного, безудержно хохотали — весело, заливисто и как-то по-детски. Мужчины держались за животы, у женщин выступили на глазах слезы. Сотня восхищенных голосов повторяла:
«Кошки… птицы…»
«Птицы… кошки…»
Башир, скромно наблюдавший за реакцией слушателей, дождался, пока веселье стихнет, и продолжил свой рассказ:
— Однажды днем автомобиль леди Синтии остановился против дома госпожи Элен. Бедняжка затрепетала от радости: наконец-то старая грозная королева сама пожаловала к ней. Теперь все будет в порядке, кошмарный сон кончился. Но леди Синтии в машине не оказалось, ее шофер-араб приехал за мной.