У ступеней трона
Шрифт:
В Головкине происходила борьба. Каким бы грубым и злым человеком он ни был, но ему все же претила эта полицейская расправа со своим соперником. И, резко тряхнув головой, он отозвался:
— Нет, не соблазняй меня! Спасибо, что разведал, вот тебе за это два десятка желтячком, и ступай себе с Богом. Коли что нужно будет, коли надумаю я с этим сударем разделаться, так я за тобой пришлю.
Барсуков взял деньги, пожал плечами и, даже не сгоняя с своего лица презрительной улыбки, откланялся графу Головкину.
Когда за ним затворилась дверь, Александр Иванович прошептал:
— Это
Он резко хлопнул несколько раз в ладоши и приказал вбежавшему слуге тотчас же заложить сани, а когда сани были поданы к подъезду, он уселся в них и приказал кучеру ехать на Надеждинскую, к тому дому, где теперь жил Василий Григорьевич.
Баскаков был как раз дома, когда его слуга доложил ему, что приехал граф Александр Иванович Головкин и просит с ним свидания. Он тотчас же вышел навстречу неожиданному и неведомому гостю и страшно изумился, когда увидел перед собою того самого офицера, который несколько дней тому назад остановил его на Невском.
— Вы, сударь? — воскликнул он. — Или опять виною это проклятое сходство?!
Головкин ответил ему не сразу. Он был также донельзя изумлен, увидав пред собою двойника Барсукова, но, вспомнив о цели своего визита, придал своему лицу надменное выражение и резко проговорил:
— На этот раз, сударь, я уже не ошибаюсь, и мне нужно именно вас.
— Меня? — удивленно протянул Баскаков. — Но что же вам угодно? Я вас положительно не знаю.
Злобная усмешка вспыхнула в серых глазах Головкина.
— Да, но я вас знаю. Вас ведь величают Василием Григорьевичем Баскаковым, и вы состоите на службе в берг-коллегии?
— Совершенно верно, — уже серьезно ответил молодой человек, чувствуя, как в нем опять поднимается странная антипатия к этому совершенно незнакомому офицеру и раздражение на его тон, которым он говорил с ним. — Совершенно верно, меня зовут Василием Григорьевичем Баскаковым, и я служу в берг-коллегии. Что же вам, собственно, угодно от меня?
Его хладнокровие подействовало раздражающим образом на Головкина, и он вспыхнул от гнева.
— Мне нужно знать, — почти крикнул он, — в каких отношениях вы находитесь с княгиней Трубецкой.
Яркая краска залила щеки Баскакова.
— Странный вопрос, сударь! — заметил он, едва сдерживая поднимавшееся в нем волнение. — Неужели вы думали, что я вам отвечу на этот вопрос?
Упрек, ясно прозвучавший в тоне Баскакова, заставил Головкина совершенно потерять самообладание.
— Можете не отвечать, — грубо произнес он, — но это нисколько не изменяет дела. Я прекрасно знаю, что вы состоите ее любовником.
Кровь бросилась к голову Василия Григорьевича. Он инстинктивно сжал кулаки и сделал движение в сторону Головкина; еще мгновение, и он бросился бы на графа, не помня себя, но его остановило его обычное хладнокровие, его уменье владеть собой даже в самые трудные минуты. Он отступил на шаг назад, скрестил руки на груди и проговорил немного вздрагивающим от все еще не улегшегося волнения
— Очевидно, сударь, вы меня очень плохо знаете, если осмелились сказать только что вырвавшуюся у вас фразу. Ваше счастье, что я не потерял силы воли, иначе вам было бы уже поздно раскаяться в своих словах. Но, хотя я и не имею графского титула, я вижу, что я гораздо воспитаннее вас, и потому, чтобы не раздражать меня более, чтобы не вызывать меня на новую вспышку, которая может окончиться очень печально для вас, я прошу вас, сударь, уйти, и уйти как можно скорее. Но, конечно, вы понимаете, что этого оскорбления имени женщины, которую я глубоко уважаю, я вам не прощу, и вы скажете моим секундантам, где мы с вами встретимся еще раз.
Головкин побледнел. Он совсем не рассчитывал на такой исход своего разговора с Баскаковым, и ему совсем не хотелось уйти, не доведя до конца этой беседы. Он тряхнул головой и отозвался с пренебрежительной усмешкой:
— Вы еще успеете прислать ко мне секундантов, но я, во всяком случае, должен пока объясниться с вами без посредников и надеюсь, что вы, как вы сами только что сказали, слишком воспитанный человек, чтоб нападать на другого иначе, как в честной схватке.
Василий Григорьевич страшным усилием воли подавил клокотавший в нем гнев и холодно ответил:
— Если вам угодно продолжать далее это неприятное объяснение, за которое мы с вами рассчитаемся с оружием в руках, то извольте, я вас слушаю.
— Вот видите ли, сударь, — начал после небольшого молчания Александр Иванович, — в чем дело: прежде чем княгиня Трубецкая полюбила вас, — а я не сомневаюсь в том, что она вас полюбила, — она считалась почти моей невестой. Я убежден, что если бы на вашей дороге, как теперь на моей, встретился соперник в обладании сердцем любимой женщины, то вы постарались бы удалить этого соперника, потому что нужно быть святым человеком, чтобы спокойно отказываться от своего счастья, а я такой святостью не обладаю, да мне кажется, что и вы не обладаете ею.
— Кто же вам мешает удалить меня с своей дороги? И о чем нам больше с вами объясняться? Вы меня оскорбили, я вас вызвал на дуэль, постарайтесь меня убить, и дорога к сердцу Анны Николаевны будет перед вами открыта. О чем же нам больше разговаривать?
Головкин пожал плечами и ядовито рассмеялся.
— Да, дуэль — это, конечно, прекрасное средство, — промолвил он, как бы раздумывая, — но кто же поручится мне, что судьба не изменит мне в нужную минуту и что вы убьете меня, а не я вас? И вот потому-то я и хотел объясниться с вами начистоту и предложить вам сделку совершенно иного рода.
— Какого же рода будет эта сделка?
— Вы, конечно, человек бедный, и для вас, я думаю, сумма в десять тысяч рублей представит немалый интерес.
Баскаков понял, какого рода сделку хочет ему предложить его гость, вспыхнул, но сдержался и с иронической усмешкой спросил:
— Что же, сударь, я должен сделал за эту интересную для меня, по вашему мнению, сумму?
— Ничего более, как только устроить так, чтобы княгиня Трубецкая забыла о вас.
Василий Григорьевич продолжал иронизировать.