У ступеней трона
Шрифт:
— Зачем же с вами эти люди?
— Как зачем! Я всюду езжу с гайдуками, даже во дворец… Отчего же я не мог захватить их сюда? Наконец, мало ли что может случиться… Меня ваш друг может ранить — и слуги отнесут меня в карету…
Милошев досадливо пожал плечами.
— Но в таком случае, — воскликнул он, — они могли остаться у вашей кареты…
— А разве это не все равно?
— Да-с, не все равно! Это не допускается правилами, и я этого не потерплю…
На тонких губах Головкина пробежала злая улыбка.
— А я иначе не согласен
Преображенец на этот раз побледнел от гнева и сделал угрожающее движение в сторону Головкина.
— Послушайте, сударь! — крикнул он. — Ваша наглость переходит всякие границы… Вы оскорбили этим замечанием меня, как секунданта господина Баскакова, и я тоже требую у вас сатисфакции…
Злая улыбка опять появилась на губах графа и задержалась в глубине его глаз.
— Вот видите! Стало быть, и вы — ноне мой противник… Тем более я желаю, чтоб мои люди остались здесь. Иначе я не буду драться и сейчас же уеду…
Он нарочно эту фразу сказал возможно громче, чтоб она долетела до Баскакова. И Баскаков услышал эти слова, нервно обернулся, сделал несколько шагов и спросил у Милошева:
— О чем вы спорите с его сиятельством?
Милошев, взволнованный донельзя, задыхаясь и захлебываясь, объяснил, из-за чего вышел спор.
Будь Василий Григорьевич иначе настроен, не будь он совершенно равнодушен к своей судьбе, он, наверное, стал бы протестовать. Но теперь он только желал одного — как можно скорее закрыть глаза, чтобы не видеть ни блеска солнца, ни голубого неба… И, резко махнув рукой, он воскликнул:
— Ну, стоит ли спорить о таких пустяках?.. Если его сиятельству угодно иметь своими секундантами лакеев — это его дело. Давайте шпагу!.. — и он почти вырвал у растерявшегося преображенца одну из шпаг, которые этот держал в руках.
Милошеву ничего не оставалось более, как покориться, и он протянул другую шпагу Головкину.
Баскаков взмахнул шпагой и быстро пошел на своего противника, нарочно став таким образом, что лучи солнца били ему прямо в глаза и совершенно слепили зрение. Головкин ждал его, вытянув руку, в которой вздрагивал стальной клинок.
Вдруг Александр Иванович взмахнул оружием, и тут произошло нечто совсем неожиданное. Один из гайдуков, стоявший сзади Милошева, выхватил из кармана пистолет и почти в упор выстрелил в офицера. Тот вскрикнул и замертво рухнул на землю. В то же самое время остальные трое графских слуг бросились на ошеломленного этим неожиданным выстрелом Баскакова, повалили его, и, прежде чем он успел опомниться и сообразить, что произошло, они уже скрутили его веревкой по рукам и ногам, так что он не в силах был пошевельнуться.
Головкин подошел к нему, толкнул ногой и проговорил с злобным смехом:
— Что, сударь? Помогла тебе твоя опытность и осторожность? Теперь ты уж не попадешься мне больше на дороге…
— Негодяй! — крикнул Баскаков, который в душе был
Но он ошибся. Головкин придумал для него другую казнь.
— Ну, ребята, — сказал он своим гайдукам, — пустите-ка этого молодчика поплавать в Неве… Это охладит его пылкие чувства!..
И, злобно расхохотавшись, Александр Иванович зашагал к своей карете, а его гайдуки, схватив связанного Баскакова, подняли, раскачали его и швырнули в воду…
IX
Новые тревоги
Анна Леопольдовна потянулась, зевнула и открыла глаза. Взгляд ее, еще подернутый дымкой дремоты, упал на лицо Юлианы, стоявшей около ее постели.
— Разве так поздно, Лина? — лениво спросила она.
— Конечно, поздно. Скоро час…
Правительница приподняла голову от подушки, кинула быстрый взгляд на окно, пропускавшее слабые лучи какого-то мутного, сероватого света, и прошептала:
— Неужели час? А на улице так мрачно, словно только что рассвело…
Юлиана рассмеялась, и из ее полуоткрытых губ блеснули два ряда ровных красивых зубов.
— Ну, сегодня, ваше высочество, — заметила она, — вам придется примириться с этим мрачным освещением… Ночью шел снег, а теперь туман затянул все улицы…
Анна Леопольдовна поднялась, села на край кровати и, болтая босыми ногами, захлопала в ладоши.
— Ай, какая прелесть! Ты говоришь, выпал снег… Значит, можно ездить на санях?
— Можно, ваше высочество.
— Вот как славно! — искренне, как ребенок новой игрушке, обрадовалась правительница. — Мне так давно хотелось покататься на санях, подышать свежим воздухом… Пошли, дружок, моих камеристок, пусть меня оденут — мне самой что-то сегодня лень одеваться, — а сама распорядись, чтоб были готовы сани… и как можно скорее. Мы с тобой поедем кататься…
— Как? Сейчас?! — удивилась девушка.
— А почему же не сейчас?.. Кто же нам может помешать?!
Возражать на это было нечего, так как действительно Анна Леопольдовна не только не любила, чтоб ей мешали, но не признавала ничьей воли, кроме своей. В этом отношении она была деспотична и зачастую под влиянием малейшего каприза, не стесняясь, заставляла дожидаться в своем кабинете по целым часам Остермана, Головкина и других министров, являвшихся к ней с докладами.
Но на сегодня оказалось, что ей помешали.
Анна Леопольдовна оделась; сидя за туалетом, выпила чашку шоколада и поджидала Юлиану, которая тоже пошла одеваться. В это время в дверь уборной раздался резкий знакомый стук, каким принц Антон возвещал о своем приходе. Принцесса сделала недовольную гримаску, но даже улыбнулась, когда вошел муж. Возможность удовлетворить свое желание и покататься на санях привела ее в хорошее расположение духа, и даже приход супруга, приход, всегда омрачавший ее лицо, не испортил этого хорошего настроения.