У Великой реки. Поход
Шрифт:
— Вот и я говорю. А так пуля до конца ствола пойдёт в свинцовой оболочке, затем вылетит… вот эти маленькие загогулинки видишь? Тут чуть наискосок взято?
— Ага, вижу. Зачем? — нахмурил он брови.
— Затем, что аэродинамику учить надо, — покровительственно сказал я. — Пуля вылетает, и вот эти четыре дольки, что сердечник оперённый защищают, начинают помаленьку расходиться в стороны. А сам сердечник, то есть пуля, за счёт большого стабилизатора летит прямо.
— А смысл? — повторил Дарри, пожав плечами. — Ну выиграешь ты чуть-чуть скорости, одну десятую, не больше.
— Вот и хрен ты угадал, каменная
— Чего это лучше? Сам дурак, — обиделся Дарри. — Объясни нормально, а то в зубы дам.
— Вот вечно с вами, гномами, так — в зубы, в зубы… Сюда смотри. Вот рисую… Канал ствола, вот из него пуля вылетает. Пуля тяжёлая, ствол гладкий, обтюрация [47] не полная, немного теряется скорость… вот она вылетает, а ей газы под задницу, вот сюда. Как пенделя. Она и закувыркалась.
— Ну, это если пороха переложить в патрон! — заспорил Дарри. — Если не перегружать, то никакого пендаля не будет.
47
Обтюрация — герметизация ствола, дабы выхлопные газы не вырывались ни вперёд, ни назад.
— Именно! Золотая голова ты у меня.
— А врал, что каменная, — попенял он мне.
— Рудное золото, ещё не добытое, — отмахнулся я. — Пока всё больше порода. Пустая.
— Поболтай у меня.
— Болтаю, — кивнул я и погнал дальше карандаш по чертежу. — Значит, если пуля у нас стабилизированная, а по стволу движется в коконе, то мы можем не бояться увеличить навеску пороха. Ты сколько кладёшь?
— Если казанский порох, то ровно малую марку [48] . Тютелька в тютельку.
48
Малая марка — 2,3 г.
— Попробуй полторы положить.
— Закувыркает! — вскинулся он.
— А вот хрен в зубы! Стабилизатор не даст! Главное, на поддончик её аккуратненько так… Полетит раза в полтора быстрее — и по настильной траектории. Вот так.
Я быстро нарисовал на листе вычисленную траекторию полёта пули. Затем нарисовал четыре расходящихся пунктира в стороны, изображающие доли оболочки, отвалившиеся от пули после вылета из дула.
— Погодь, погодь… — остановил меня гном. — Это что получается… Значит, ты хочешь, чтобы твой сердечник бил далеко, как винтовка, а заодно любой доспех прошибал, недаром ведь ты стальной просишь. Так?
— Верно, — кивнул я.
— А если близко залупить, то кроме сердечника ты всаживаешь ещё четыре кривые картечины, эдак по три малой марки каждая весом, так?
— Верно, — подтвердил я. — Кусочки эти начинают понемногу в сторону отходить, и если метров с десяти в кого-то закатать, то как картечью выйдет. В середине одна бронебойная — и по краям четыре мягкие. В общем, если я всё правильно посчитал, то получим такой патрон, которым из ружья можно стрелять точнее, чем из винтовки на расстоянии, а если близко, то ружьё ружьём и останется — все кишки размотает.
Дарри молчал минут десять, перекладывал листы, сопел, даже достал из стола штоф водки, налил, не глядя,
— Может сработать. Варит у тебя в стрелковом деле котел, Сашка. Завтра сам займусь, а патроны с разной навеской снаряжу. Послезавтра испытаем. Если всё выйдет как надо — озолотимся. А с чего это ты вдруг придумал?
Ну, Дарри ещё озолачиваться — так вообще в деньгах утонуть. А мне не помешает. Ответил же так:
— Да с того, что мне приходится из хорошего ружья обрез делать, чтобы его вместе с карабином носить. Карабин для дали, обрез для близи. Надоело. А так получится, что одно ружьё для любой охоты.
— Я так и думал. Займёмся с тобой завтра.
— О процентах с кем договариваться?
— Если сработает, то с Варой. Ей практика полезна.
— Понял, договоримся, — легко согласился я.
ГЛАВА 11,
в которой герой опять идёт в баню, но не размышляет, а слушает речь о справедливости мироустройства
Гномья баня — это вроде как турецкий хамам, который пришлые и в новом свете воскресили, хоть всё больше и аристократы. Мы, простые люди, в русскую ходим. Но в гномьей пару ещё больше, и жарче там, чем в турецкой. Непривычный не высидит. Одной же из основ моей нынешней дружбы с Дарри стало то, что больно уж я баню люблю и жар терплю легко.
Парятся гномы степенно, с едой, пивом, без девок. А девки в бани своими компаниями ходят. У каждого рода своя баня, которую улучшают, как могут, в которую гостей водят и которой гордятся. Хоромы, а не бани, в общем.
В бане о делах не говорят — считается, что от пара мозги мякнут, как крепь деревянная. С этим я согласен, нечего в бане о серьёзном. Точнее, о серьёзном можно, но исключительно в порядке болтовни. О чужом серьёзном. О политике южных герцогств, например, о проблемах рыболовства в Северных проливах или о потенциальном закате эльфийской расы. Главное, чтобы это серьёзное непосредственно тебя не касалось. Короче, о политике, если ты не политик.
Мы с Дарри сидели, завернувшись в льняные простыни, в предбаннике, устеленном коврами из этих самых южных герцогств. Перед нами на широком дубовом столе стоял бочонок ледяного пива, в который был вбит кран, в руках у нас были огромные глиняные кружки. В углу крутился патефон, из динамиков, обтянутых самым настоящим шёлком, шитым золотой нитью, доносилась какая-то музыка, вполне южная на слух. Так, заунывное что-то, для расслабления общего.
Дарри потянуло на философствования, как у него всегда бывает после пятой кружки и пятого же захода в парилку. Он откинулся в широком полукресле или полуложе, принял позу гордую, как на памятнике самому себе — есть у них и такой, — заговорил:
— Всё же, как ни говори, но вы, пришлые, наш мир перевернули. Хоть и немного вас, дай боги, чтобы по одному пришлому на сто разумных местных, а то и на тысячу, а всё тут испортили.
— Это почему? — лениво спросил я его.
Дарри надо слегка подталкивать к продолжению речи, тогда можешь сам и уст не размыкать почти всё время. Иногда полезно. Дарри не зря Серыми горами правит, очень полезно каждому послушать неглупого гнома. Который к тому же третий век разменял, как на этом свете живёт. Без нас его ещё застал.