У ворот Петрограда (1919–1920)

Кирдецов Григорий

Это – недостойно серьезной политической борьбы.

Когда я коснусь непосредственно ревельских событий, приведших к крушению петроградской затеи, я покажу, что С. Г. Лианозов, как и остальные члены Северо-Западного правительства, в отдельности и в целом, делали одну за другой непростительные ошибки, что они постоянно капитулировали перед генералами, в частности перед Юденичем, покрывали без нужды его грехи, что их демократические декларации, за которые Колчак и его парижское представительство их не признавали, оставались все время мертвыми буквами, потому что Юденич как военный министр одной рукой их подписывал, а другой как главнокомандующий их отменял – на фронте и в оккупированных местностях, а они, министры, не находили в себе смелости противодействовать

ему и его помощникам, опасаясь провала «всего дела».

Все это верно, и за все это те несколько человек, которые непосредственно участвовали в Северо-Западном правительстве, а равно и те, кто поддерживал их пером и словом, несомненно, будут отвечать перед судом истории. Но у меня, очевидца и участника всех этих событий, знавшего всех и каждого в лицо, непосредственно с ними общавшегося, – у меня никогда не хватит ни смелости, ни злой воли сказать, что это были «сребреники».

В тех условиях, в которых находилась тогда Россия, в той плоскости, в которой тогда стоял и решался вопрос о способах борьбы с большевиками, – средние люди, призванные по местным условиям делать политику, не могли, пожалуй, не делать промахов.

У меня в портфеле сохранилось несколько телеграмм от Бурцева из Парижа, относящихся к периоду образования Северо-Западного правительства (август 1919), с просьбой изложить ему мое личное мнение о правительстве и о ревельских событиях вообще. Бурцев, которого я с тех пор больше не видел, находился, очевидно, в затруднительном положении, не зная на расстоянии, как ему относиться на столбцах «Общего дела» к Северо-Западному правительству. С одной стороны, Колчак его не признает, пражские его представители с С. Д. Сазоновым во главе говорят, что они знают только Юденича, потому что тот назначен главнокомандующим Северо-Западного фронта не самочинно, а «декретом Верховного правителя». Но тот же Юденич в качестве военного министра заседает в Северо-Западном правительстве, которое – страшно вымолвить – подписало акт о признании независимости Эстонии, да еще с обязательством хлопотать у союзников о признании этого акта, чего он, Бурцев как защитник идеи о «единой неделимой» допустить не может³¹.

Я ответил В. Л. Бурцеву пространно и обстоятельно, причем основная моя мысль сводилась к тому, что образование Северо-Западного правительства в том виде, как оно последовало, т. е. со всеми его актами международного характера и с его подлинно демократическими декларациями, шедшими, правда, вразрез с умеренно-либеральными обязательствами Колчака, было продиктовано всей совокупностью местных условий – военных, гражданских и международных, если, конечно, мы принципиально продолжаем стоять на почве необходимости и целесообразности вооруженной борьбы с большевиками.

После этих моих объяснений В. Л. Бурцев поддерживал, хотя и сугубо сдержанно, Северо-Западное правительство вплоть до окончательного краха всего дела. То же самое, помнится, делали и Звездич на столбцах его швейцарских «откликов» и берлинский «Голос России», тогда как определенно колчаковская печать относилась к «затее» явно отрицательно и не щадила красок, чтобы клеймить самозванством, отступничеством и радикализмом.

Но вернемся к Гельсингфорсу.

Первенствующую роль играл там Карташев. Оттого ли, что торгово-промышленной группе просто приятно было иметь своим главой профессора, ученого и министра Временного правительства, или просто потому, что других людей с именем под рукой не было, бразды правления перешли целиком к А. В. Карташеву, члену правления Национального Центра, защитнику «единой и неделимой». Курс в международной политике будет взят верный, потому что другие члены Национального Центра находятся в «самом» Париже, а еще другие – в Москве и на юге³². Фронт может быть создан без особенных затруднений (в сущности, он уже создан: под Нарвой идут бои, английский флот уже вошел в Финский залив). Что же касается диктатора, главнокомандующего, то он также налицо – Юденич.

У меня, к сожалению, при постоянных моих переездах

из Ревеля в Гельсингфорс и обратно (на шаландах, ледоколах и даже на аэропланах) затерялась часть моих записок, относящихся к описываемому здесь периоду. Много мне придется поэтому восстанавливать из памяти. И если только она мне не изменяет, то мне кажется, что весь январь и февраль 1919 года были ухлопаны группой, возглавляемой А. В. Карташевым и отождествляющей себя с «Национальным советом», исключительно на организацию бюрократической стороны дела. А между тем момент в военном и политическом отношениях был необыкновенно напряженный, почти решающий для дальнейшего развития событий на обоих берегах Финского залива. Работу надо было вести на двух фронтах – на политически-международном в Гельсингфорсе и на военном – в Ревеле.

Глава III

Независимая Финляндия

В Гельсингфорсе в ту пору общественная атмосфера была крайне неблагоприятна для деятельности русских белых организаций. Русских ненавидели, Россию как целое презирали – открыто и без прикрас, глубоко и без лицемерия.

С этим чувством вы переходили финляндскую границу, когда таможенный чиновник или полицейский офицер, точно в дополнение к установленным законом нормам, применял к вам, русскому, тысячи лишних придирок, имевших порою характер явного издевательства; это чувство не покидало вас, когда вы уезжали из страны. Вы уносили с собой в Европу багаж тяжелых воспоминаний, который давил на вашу совесть, ваш рассудок и логику и таким образом лишал вас возможности видеть лес среди деревьев.

Финляндская буржуазная партия, за редкими индивидуальными исключениями, интеллигенция как целое (финская и шведская), бюрократическая и военная среда – все эти элементы сделали из ненависти к русскому особый культ; ему поклонялись, его развивали, и не было, казалось, жертвы, которая считалась бы достойной его. Вследствие этого русские, числом от 15 до 20 000 человек, и жили тогда в стране на положении париев под тяжелым административным контролем, стесненные в «правожительстве» и в свободе передвижения, терпя также и острую продовольственную нужду, далеко не всегда оправдывавшуюся общим продовольственным кризисом в стране.

И тем не менее, проверяя теперь через фильтр последовавших затем событий свои тогдашние ощущения, я скажу, что эта ненависть финляндцев ко всему русскому не была простым выражением того, что принято ныне называть зоологическим национализмом новых государственных образований. Элемент мести за старые обиды и оскорбления – за Бибикова и Зейна³³, несомненно, был тут налицо, но к нему примешивалось и глубокое чувство страха за завтрашний день³⁴.

Независимость Финляндии была провозглашена вскоре после Октябрьской революции, между тем как до того «самое демократическое из всех демократических правительств в мире» – правительство Керенского – этой хартии вольностей финляндцам не давало.

Вспомните только, как А. Ф. Керенский на митинге матросов и солдат в Гельсингфорсе у памятника Александра II предостерегал финляндцев от «поспешных и необдуманных шагов».

Вспомните, как сдержанно финляндское общественное мнение стало относиться после этого к новому демократическому генерал-губернатору Стаховичу и как постепенно, под влиянием печальных вестей из России, у них гасла вера в возможность действительного перерождения России.

Когда Ленин воссел на российский престол, а Троцкий в Брест-Литовске готовился скрепить своей подписью декларацию о самоопределении национальностей со всеми вытекающими отсюда последствиями – Свинхувуд, как тяжело это ему ни было, не задумался постучаться лично в Смольный за получением отпускного свидетельства. Он и его единомышленники, подавляющее большинство финляндской буржуазии и интеллигенции отлично разбирались, что эта бумажка решительно ничего не стоит как международно-правовое обязательство, что она, во всяком случае, еще будет нуждаться в ратификации завтрашней России. Но они рассуждали при этом так: