У звезд холодные пальцы
Шрифт:
Прохожие останавливались поглядеть на состязание знаменитых рыбоедов. Новый невод достанется тому, кто съест вареного карася быстрее остальных, не повредив при этом его скелета. Обладатели особо проворных языков придерживали карасей пальцами с обеих сторон. Словно на диковинном инструменте играли, поводя то хребтом, то брюшком у края чуть раскрытых ртов. Лица у рыбоедов бесстрастные, глаза отрешенные, а с карася не то что кусочек – крошка не падает, все успевает подобрать юркий язык, бешено мелькающий между губами. Зрители еще и семи раз в ладоши не хлопнули, глядь – первый умелец отставил чистейший рыбий остов: эй, поглядите-оцените, не моя ли победа, не моим ли назовете невод?
Рядом
– Эх, пусть пропадает дурная утроба, чем добрая еда! – утирая блестящие подбородки и шеи, вздыхали толстяки. Потом им поститься три дня, не есть ничего, кроме кипяченых сливок. Не бурдюками, конечно, – ложками. По одной в день. Может, еще придется тащиться к знахарке Эмчите за средством от бунта в желудке. Есть чем рисковать, зато если выпьешь масла больше всех – получишь медный котел в награду за отчаянное обжорство.
Вслушиваясь в смачное рыганье маслоедов, старый табунщик Кытанах качал головой:
– В мое славное молодое время иные прорвы, бывало, высасывали масло трехведерными бурдюками! После думать не думали о вяжущем супе с лягушачьими лапками. Здоров и силен был народ, не то что нынче…
Сам дед хлебнул кумыса с чашку, маслом угостился с ложку, колбасы пожевал кружочек и был раздосадован – объелся.
…На двенадцатом году, прожитом сверх высшего человечьего века, седина старика окрасилась в бронзовый цвет. «Как желтоволосый нунчин стал», – удивлялись люди. Кытанах объяснял произошедшую с ним перемену ржавчиной макушки, ведь несчитаное число снегов и дождей на нее выпало.
Смерть Ёлю словно забыла о старце. Сандал подарил долгожителю костяную пластинку с отметинами его весен и велел каждый год добавлять новую насечку: «Будет чем поддразнить одноглазую, когда придет за тобой».
Кытанах был самым многовёсным человеком в Элен, старше Хозяек Круга, старше, может быть, всех стариков в Великом лесу. Но ни разум, ни силу корней памяти не потерял. Ноги, хоть и с трудом, продолжали носить тщедушное тело. Вот только со зрением вышла беда. Дед неотвратимо погружался в беспроглядную ночь. Травник Отосут пытался спасти его глаза. Чего только не перепробовал: заставлял смотреть вдаль сквозь глазницы рысьего черепа, пугал беса глазной болезни, внезапно выкрикивая его имя в лицо старику; тщился с секретными заклинаниями выдернуть бельма, пристужая их к замороженной серебряной палочке. Ничего не получалось. Что-то, выходит, должен был забрать расчетливый Дилга взамен дарованной табунщику длинной жизни.
Семь весен назад похоронив старуху, Кытанах перешел жить к напарнику Мохсоголу, и тот стал его глазами.
Не зря носил Мохсогол имя остроглазого ястреба. Правда, уши его слышали не так чутко, как раньше, зато словоохотливость ничуть не убавилась. В подробностях рассказывал другу обо всем, что видел, а о чем по слабости слуха и памяти не успевал поведать, удачно домысливалось зорким воображением слепого. Кытанах теперь говаривал:
– Пусть из моего зримого мира ушли все краски, кроме черной, зато слышимый мир стал еще более широким и пестрым.
Миловидная баджа Мохсогола, ровесница его старшей внучки, преданно ухаживала за обоими стариками и одряхлевшими старшими женами мужа. Правнуки часто прибегали поиграть с младшим дедовским сынишкой, которого любила и баловала вся семья. Девятивёсный Билэр, испугавшись чего-то в младенцах, был до сих пор немым, только мычал да гукал, а нынче, к общей радости, заговорил.
В последнее время старым друзьям понравилось лечиться. До изнеможения
Подогрев снадобье, с головой закрывались шкурами и дурели от вдыхания мощного запаха, поддерживающего в человеке-мужчине бодрость и силу нижних мышц. Потом ночами Кытанах слышал, как Мохсогол, кряхтя и постанывая, пробирается к постели младшей жены. Может, затем, чтобы она, горячая, согрела его вечно мерзнущие ноги?..
Уходить по вечному Кругу дедам вовсе не хотелось, а хотелось, пусть согнутым, пусть слепым да глухим, жить-поживать в любимой Элен.
– Эй, Мохсогол, мое сытое пузо растряски требует. Не пора ли нам прогуляться? – заерзал Кытанах, поглаживая тощий живот.
Старики помогли друг другу подняться. Оперлись каждый о свой посох и, покачиваясь на неверных ногах, отправились по кольцу аласа обсуждать-порицать состязания могучих и ловких. Попутно вспоминали давние весны, когда каждый был силачом, а стрелы на лету рукою ловил! А еще Мохсогол был не прочь поглазеть на красавиц. Почему нет? Уж тут-то с его стороны никаких порицаний не будет, одни похвалы. Лишь бы Кытанаху ничего не забыть рассказать!
Девушки весь год тайком корпели над шитьем, чтобы матери в желанный день подумали с гордостью: «Ох и мастерицу же я вырастила!» Чтобы отцы улыбнулись грустно: «Вырос мой жаворонок», а подружка ахнула от зависти: «А я так вышить не сумела!» И чтобы тот, высокий, с густыми бровями, который совсем не замечает, вдруг оглянулся, вздрогнул и глаз не смог отвести…
Грехом считается, если юные носят богатые вещи, но сегодня – можно, сегодня – праздник! Было за что благодарить родителей, постаравшихся справить любимицам чеканные венцы и высокие браслеты со сквозными узорами. Верхний мир обозначен в рисунке пластин венцов, на спинках нарядов вышиты коновязи Орто, а на торбазах – корни мирового древа Ал-Кудук, уходящие в землю.
Мягко облегают гибкие фигурки тонкие ровдужные платья с рукавами выше локтей. Опушка нарядов разная – у кого соболья, у кого бобровая. На груди певучие звонцы, сбоку на серебряных поясах узорчатые кошели с оберегами, маленькие батасы в кожаных ножнах. На руках прозрачные перчатки из бычьих пузырей с полосками вышивки… а украшенья перечислять устанешь!
А косы-то, косы – струятся до пояса и ниже колен! Самая длиннокосая получит нынче в подарок серебряные серьги немыслимой красоты, с ясными звездно-голубыми камушками в витых кольцах. О таких мечтают девушки всех селений и стойбищ в Великом лесу. Мастерить серьги с подвесками из небесного камня умеет только эленский кузнец Тимир.
Послышались трели Люльки Ветра [5] , призывающей народ на зрелище. Девицы, рискнувшие войти в состязательный круг, распустили косы. Любопытные вихри, спеша ими полюбоваться, столкнулись лбами, и роскошные волосы взвеялись, распушились черными тучками. Из толпы восхищенных зрителей вышел дюжий парнище с широкими кулаками – вызвался сделать обмер. Чем же вернее измерить длину девичьих волос, как не охватом мужских кулаков?
5
Люлька Ветра – музыкальный инструмент, напоминающий свирель.