У. Е. Откровенный роман…
Шрифт:
Конечно, уснуть я не мог, как ни пытался. Если они не явятся до утра, то либо я полный остолоп, либо…
Наверное, я все-таки уснул под шум дождя и ветра, потому что не услышал шагов за окном, а проснулся только от звука их шагов на первом этаже. Если вы не умеете летать, то скрыть свое перемещение по американскому дому невозможно, хотя тут всюду лежат синтетические ковры. Впрочем, это я уже говорил…
Я взглянул на фосфоресцирующие в темноте стрелки часов на столе. Было 4.20 утра, и ураган за окном стихал.
Судя по их осторожным шагам, их было трое. Двое
Так и есть – наверху ни звука, а дверь в мой бэйсмент тихонько скрипнула.
Кажется, я буду иметь дело с профессионалом – после скрипа целую минуту ни звука, ни шороха.
Потом – узкий луч фонарика по стене… по полу… по пустой бутылке «Hennessy» на полу возле меня…
Я закрыл глаза и заставил себя сконцентрироваться на дыхании, оно не должно прерываться и обязано выглядеть тяжелым, как у пьяного.
Конечно, светить мне в лицо он не стал, а все так же кошачьи-рысьи приблизился к дивану, постоял надо мной, принюхиваясь, и наконец сунул мне в ухо дуло пистолета. Но ему пришлось больно вдавить пистолет в мою ушную раковину, прежде чем я «спьяну» разлепил глаза.
– Тихо! – сказал он шепотом. – Без фокусов. Вставай.
Я повел глазами из стороны в сторону, словно примеряясь, куда мне броситься, но он еще сильнее вдавил пистолет в ухо и предупредил:
– Даже не вздумай!
Я расслабился, покорно сел на диване.
– Вставай. Медленно… – сказал он, отступив на шаг и держа пистолет в руке.
Теперь я по абрису его фигуры понял, что это не один из показушных Шварценеггеров Банникова, а кто-то из Сталлоне Харунова.
– На стул!
Я сел на стул к своему компьютеру.
– Ноги вместе! Руки за спину!
Я повиновался.
Он надел мне на руки петлю из капронового троса и затянул его с такой силой, что руки должны онеметь через минуту.
– Ноги!
Я послушно поднял ноги, он затянул их таким же капроновым тросом.
Потом липкой лентой заклеил мне рот от уха до уха. И сказал куда-то в микрофон, спрятанный у воротника:
– Первый готов. Давайте остальных. – Только после этого он облегченно выдохнул, включил свет, отбросил ногой пустую бутылку «Hennessy» и презрительно добавил уже для меня: – А еще полковник, блин! Вот почему мы в Чечне столько мудохаемся!
Отвечать было нечем – рот был залеплен. К тому же наверху уже раздался шум, испуганный вскрик Полины и мужские голоса:
– Лежать! Не двигаться! Don't move!.. Так, одевайтесь!..
Через минуту еще два Сталлоне притащили в бэйсмент полуодетых Глена и Полину с залепленными ртами. Их руки были связаны такими же, как у меня, капроновыми тросами. Сталлоне, который брал меня, снова доложил в микрофон:
– Первый! Первый! Я второй! Все в порядке: взрослые в подвале, а пацан дохнул хлороформ и спит. Можете заходить. Прием.
Но на «прием» никто не вышел, а вместо этого по потолку прошумели быстрые шаги, и в бэйсмент
– Сука! Сволочь! Бабу мою захотел? I'll kill you! Убью гада!..
Это был хороший спектакль – Харунов и трое Сталлоне дали Рыжему минуту на избиение Глена, а затем оттащили в сторону, но Банников все рвался у них из рук, крича, что все равно убьет этого гребаного американца.
Потом настала моя очередь, но уже без всякого спектакля, всерьез. Харунов подошел ко мне и сказал негромко:
– Где документы с анализами?
Я молчал.
Он ударил кулаком, это был мощный удар, от которого я тоже грохнулся на пол вместе со стулом, но и падая, я уже понял, что все идет правильно, убивать меня они пока не будут.
Двое Сталлоне подхватили меня с пола вместе со стулом, вернули в вертикальное положение.
Харунов повторил:
– Где анализы?
Я молчал, видя перед собой испуганные и недоумевающие глаза Полины.
Новый удар кулаком разбил мне нос, кровь брызнула на ковер, но упасть мне уже не дали – все те же двое Сталлоне теперь держали меня, прижимая к стулу.
– Ну? – сказал Харунов. – Убить тебя? Я же убью, ты меня знаешь.
Я молчал, глядя Полине в глаза. Она ничего не понимала, я для нее был одним из них, и вдруг… Когда Харунов хрястнул меня в третий раз, она дернулась, но ее держал тот Сталлоне, который брал меня. Он чуть подтянул ее сзади за связанные руки, и она тут же задохнулась от боли в плечах и лопатках.
Четвертый удар Харунова был уже такой силы, что у меня что-то хрустнуло в затылке и сознание отключилось. А когда включилось, я услышал:
– Дурак, лучше говори! Я рукой кирпичи разбиваю. Где анализы?
Я опять посмотрел на Полину. Теперь она уже не дергалась, теперь по ее щекам текли слезы. Слезы из ее зеленых глаз, которые я так люблю.
Харунов достал финский нож, нажал кнопку, и лезвие выскочило в миллиметре от моего левого глаза.
– Ну? – сказал Харунов.
Я знал, что он не шутит, и показал глазами под потолок на решетку кондиционера.
– То-то! – удовлетворенно сказал Харунов, подошел к решетке и ножом сковырнул ее.
Однако его роста не хватало, и он глазами показал Банникову на отверстие воздушного желоба.
Рыжий, проявляя рвение, охотно бросился выполнять приказ. Я следил за ним, наступал первый «момент истины». Рыжий сунул руку в желоб и торжествующе достал сначала пистолет Глена, осмотрел его и, презрительно хмыкнув: «Блин, разряжен!», швырнул в сторону. Затем настала очередь моей заветной папки. Рыжий открыл ее, в ней были гамбургские анализы с немецкими печатями и еще один тоненький и запечатанный полиэтиленовый конверт-папка, прибывший накануне из Москвы экспресс-почтой «DHL». Банников вскрыл его и достал содержимое – продолговатый американский белый конверт с тиснением «Bank of New York» и в нем сложенный втрое лист с английским текстом, написанным от руки.