Убегающий от любви (сборник)
Шрифт:
— Толик! — негромко позвал Павел Николаевич.
— Спит, — предположил я.
— Исключено.
И действительно — через мгновение дверь отъехала в сторону и появился сосредоточенно-бодрый телохранитель.
— Давай-ка организуй, пожалуйста, нам чего-нибудь легонького! Чтобы без эклектики… Сколько стоим?
— Двенадцать минут.
— Успеешь. Давай!
Толик ушел выполнять задание. Поезд остановился, а потом чуть подался назад.
— Я пошутил. Я спрячу вашу рукопись, — после долгого молчания произнес Павел Николаевич.
— Куда?
— Догадайтесь!..
— Попытаюсь.
— А ведь я знаю, о чем вы еще хотите
— О чем?
— О том, как можно было после такого оставлять ее у себя, да?
— Нет, как раз это мне понятно… Наверное, очень приятно — чувствовать себя укротителем!
— Да, это упоительно! По той же причине люди держат в своих домах хищных зверей. Представляете, вы входите в квартиру, и о ваши ноги трется не какая-нибудь киска, которая купила бы «Вискас», а самая натуральная рысь или даже пантера… Здорово, правда же?
— А если в горло вцепится?
— Во-от! Но ни один укротитель не верит в то, что его сожрут. Других жрут, а он не верит. И в бизнесе то же самое — у меня уж стольких друзей грохнули. А меня не грохнут. Только так. Иначе нельзя… Поэтому я и взял ее с собой в Майами. А ведь сначала не хотел. Как чувствовал… Но ведь она совсем ручной была. С парашютом ради меня прыгнула. Представляете — с парашютом! Вы когда-нибудь прыгали с парашютом?
— Нет.
— Вы несчастный человек. Хотите попробовать?
— Нет.
— Боитесь?
— Ленюсь.
— Вы инвалид лени! А вы знаете, куда лучше всего приземляться с парашютом?
— Куда?
— В постель к любимой женщине. А еще лучше, если и ты и она прыгаете одновременно и приземляетесь в одну постель!
— Метафора?
— Хренафора… Это — фантастика! Иначе я бы никогда не взял Катьку в Майами…
Дверь купе снова отодвинулась — и телохранитель поставил на стол две бутылки донского игристого:
— Вот. Другого красного нет. Про французское и не слышали. Сказали: это вам не Москва зажравшаяся, здесь только водку пьют…
— Ну что ж, — философски заметил Павел Николаевич. — Такова Россия — смесь бургундского с донским игристым! Спасибо, отдыхай!
Толик вышел.
— Замечательный мужик! Знаете, за что его из «девятки» поперли?
— За что?
— За то, что он Советский Союз развалил!
— Не понял!
— Объясняю. Когда Горбачев собрал всех президентов в Ново-Огареве подписывать союзный договор, Толик во время торжественного обеда торчал как раз в группе охраны. Выпил, понятно, малость, чтобы не очень противно было на всю эту сволочь глядеть. Они там, в «девятке», умеют так выпить, что со стороны ни за что не догадаешься. Профессионалы! И вдруг к Толику во время аперитива президент, кажется, Молдавии, если мне память не изменяет, Мирча Снегур привязался. Что-то ему не понравилось. Мол, не так смотришь, не так стоишь! Снегура тоже понять можно: был он какой-то там драный первый секретарь занюханного ЦК Молдавии — и вдруг сделался аж президентом! Крыша у него и поехала. А Толик вместо того, чтобы прогнуться и повиноватиться, как это обычно делается, взял да изобразил лицом: «Иди ты лесом, Мирча!»
— Что вы себе позволяете! — закричал Снегур. — Я — президент Молдовы!
— А я капитан девятого управления КГБ! — вдруг брякнул Толик. — Вас, президентов, как собак нерезаных теперь на просторах страны разбегалось, а капитанов «девятки» раз, два — и обчелся!
Что тут началось! Все просто обалдели. Это ведь как если бы бронзовый матрос с маузером
В результате взволнованные президенты порешили, что проект нового договора еще сыроват, и постановили его доработать. Подпиши они тогда союзный договор — и история пошла бы совсем другим путем! А о том, что дальше случилось, во всех учебниках теперь написано. Снегур, вернувшись в Кишинев, ударился в крутейший прорумынский сепаратизм. Прибалты завыделывались. Хохлы захорохорились. Грузины завыстебывались. Белорусы забульбашили. Армяне закарабашили. Азиатское подбрюшье так вообще охренело. А Россия совсем сбрендила и объявила себя независимой, как Берег Слоновой Кости.
Горбачев в сердцах после того случая разогнал «девятку», набрал новых людей — они-то его и сдали потом в Форосе. И распался великий Советский Союз. А Толика — этого в учебниках, разумеется, нет — исключили из партии и выперли с работы. Но об этом он не жалеет. Ему Советский Союз жалко. Пьет он редко, но как следует. И когда наберется — плачет. Честное слово, плачет и приговаривает: «Что я наделал! Что я наделал!»
Вот ведь как!..
Раскатистый вокзальный голос невнятно предупредил об отправлении.
— Прямо сейчас придумали?
— Кто знает, кто знает! — заулыбался Павел Николаевич — и на его щеках появились ямочки.
Он облупил с бутылки фольгу, открутил и снял с горлышка проволочный намордничек — пробка хлопнула и как бешеная запрыгала по купе, отскакивая от стен. В этот миг поезд дернулся — и пенная розовая струя лишь со второй попытки и то не очень точно накрыла стаканы.
— За что? — осведомился Павел Николаевич.
— Каждый за свое. Впотай… — предложил я.
— «Впотай»? Никогда не слышал, — восхитился он. — Отличное слово! Ты молодец! Хочешь, я возьму тебя к себе на хорошие деньги? Делать ничего не надо. Просто будешь раз в неделю заходить в мой кабинет и говорить одно какое-нибудь странное слово… Впотай! И все — больше ничего мне от тебя не надо. Ты понимаешь, люди, с которыми я каждый день общаюсь, говорят совсем на другом языке. В этом языке всего несколько слов, как у судьи на ринге. И все слова такие грубые и подлые! От них я никогда не слышал — «впотай»! А мне это теперь очень нужно. Катька тоже говорила иногда странные слова… Ну что ты молчишь?
— А мы разве перешли на «ты»?
— О гордый и неприступный повелитель слов! Писателишка хренов! Пьем на брудершафт. Но — впотай!
Мы переплелись руками и, обливаясь донским игристым, выпили — вино было сладкое, с чуть затхлым привкусом. Потом мы поцеловались — от моего попутчика повеяло дорогими запахами. Он взмолился:
— Слушай, давай я тебе все-таки свои стихи прочту — концептуальные!
— Одно стихотворение! — твердо предупредил я.
— Заметано. Один концепт. Слушай: