Уберзольдат Аненербе
Шрифт:
Интересно, удалось бы пройти переулок так же незаметно, не надень я на затылок дырявый берет, найденный в лесу? Улочка заканчивается детской площадкой, на которой двое мелких оболтусов вовсю дубасят ногами кожаный мяч. Судя по цвету и моему внутреннему чутью — кожа человеческая.
Повинуясь странному культурному порыву, я не ленюсь обойти широкий газон и ряды подстриженных кустиков (почему-то сразу представилась машина для их подрезания), чтобы выйти на широкую улицу. И если в переулке редкие встречные реагировали на меня безразлично, то здесь мне явно не рады. Мальчишка лет пяти в шортиках на подтяжках
То ли это все от того, что чужаков здесь не любят. То ли от того, что я достал из сумки тесла-ружье и теперь взвожу его в боевой режим… Зачем? Не знаю. Руки перестали слушаться… Что-то щелкает в голове, отдаваясь в затылок звенящей вибрацией. В один миг улица теряет цвета, формы и контуры. Растекается, точно намокший акварельный рисунок. Окружающие звуки тонут в пронзительном скрежете, словно кто-то злой сунул мой череп под быстро вращающуюся шестерню. Каким-то образом я оказываюсь в горизонтальном положении, не способный двигаться. Это операционный стол вновь обнимает меня тугими ремнями. Да, воспоминания не лгут. Так когда-то уже было…
— Смотри, Гюнтер, сейчас я сниму вот эти два нервных центра, подсоединю провода к освободившимся гнездам, и мы получим полный контроль над этим красавцем. Подай-ка мне фиксатор… Вон ту железяку на краю стола, тупица! Так вот, о чем это я? Ага, главное теперь — не задеть извилины, иначе он станет таким же болваном как ты. Нет, Гюнтер, это не вкусно. И не надо совать туда свои грязные пальцы. Что ты спрашиваешь? Как он отыщет того, кого нужно? М-да, тот человек все предусмотрел и на всякий случай стер все из памяти этой куклы, кроме самого необходимого. Но и мы не дураки, правда, Гюнтер? Где-то глубоко в подсознании должны остаться следы прежних воспоминаний. Поверь мне, он найдет свою цель. Нашу цель. И сделает все как надо…
Я иду через широкий перекресток, сжимая ружье в правой руке. Иду через оглушительную мешанину звуков: рев двигателей, сигналы клаксонов, крики злости и испуга. Почти ничего не чувствую, когда в меня врезается автомобиль. Лишь еле ощутимый толчок, вращение мира по спирали, холод асфальта у щеки. Встаю. Иду дальше, огибая еще два столкнувшихся авто. Сквозь пульсирующую в глазах муть различаю, как из тротуарной толпы отделяются фигуры в полицейской униформе. Хлопки выстрелов разгоняют визжащую толпу. Что-то жалит в шею, локоть, бедро. Неважно. У меня есть цель.
Найти. Ликвидировать. Любой ценой.
За перекрестком тянется каменная стена с воротами из решетки. Ее прутья гнутся легко, стоит только надавить свободной рукой. Превратив две черных вертикали в замысловатые изгибы, я пробираюсь во внутренний двор какой-то усадьбы.
Где-то здесь. Знаю. Чувствую.
Двигаюсь по мощеной дорожке к высоким дверям трехэтажного дома. Одно из его разноцветных окон вдруг разлетается осколками, чтобы принять на подоконник сошки крупнокалиберного пулемета. Свинцовый град выбивает из меня брызги крови, клочья одежды, ошметки плоти. Снова
Найти. Ликвидировать. Любой ценой.
Дверь вылетает после удара ногой. Он здесь. Чувствую. Знаю, когда-то я тоже погиб. И ощущал приближение смерти. Теперь я сам стал смертью. И чувствую свою добычу. Она стоит прямо передо мной, в десяти шагах. Упитанная фигура в элегантном костюме и странной продолговатой трубкой в протянутой ко мне руке.
Неважно. Уничтожить. Любой ценой.
Целюсь. Жму на спуск.
Сноп белого света пронизывает глаза, мозг. Мой разум уносится по сумасшедшей кривой. Далеко, очень далеко. Во тьму глубокого черного небытия.
Ун… нич… то… ж…
— Он включился, герр Обенкрут. Или очнулся, — говорит чей-то мужской голос, — трудно понять…
Я бы сам хотел знать. Но еще больше хотел бы понять природу небытия, в котором пребывал. Я вновь видел сон. Нехороший. Люди, уязвимые для страха, называют такие сны кошмарами. Там, в густой липкой тьме, я снова двигался на чей-то зов. Громкий, пульсирующий в сознании, словно невероятно сильный гипнотический сигнал. В какой-то момент, перед самым пробуждением мне показалось, что я вижу источник этого зова. Вижу и чувствую. Нечто огромное, неопределенной формы, мелькающее сотнями толстых щупалец. И бесконечно голодное…
— Эрих, мальчик мой, ты слышишь меня?
Голос другой, тоже мужской. Его тревожный тон несколько рассеивает тьму в моих глазах. Я лежу на просторной кровати, с пухлой подушкой и толстым одеялом. Абсолютно голый, если не считать многочисленных бинтов. Двое пожилых мужчин, склонившихся надо мной, настороженно смотрят на меня. Оба — в одинаковых элегантных костюмах и тщательно зализанными направо седыми волосами. Обратившийся ко мне, с козлиной бородкой и в очках, наклоняется еще ближе:
— Я профессор Клаус фон Обенкрут. Для тебя это что-то значит?
— Я пришел убить тебя.
— Верно. А что еще?
— Ты создал меня.
— А зачем?
— Я… не знаю…
— Хм, — улыбается мой творец, — все в порядке, Освальд, все в порядке… Можешь идти накрывать на стол.
Тот, кого назвали Освальдом, больше не прячет за спиной оружие (какую-то смутно знакомую спиральную трубку), облегченно вздыхает и удаляется из комнаты. Окончательно прояснившееся зрение позволяет осмотреть ее всю. Бархатные шторы на окнах, шкафы с книгами, пара картин Дюрера. Прямо над моей кроватью — портрет Гиммлера.
— Я распорядился перевести тебя в мою комнату, — оборачивается, уходя, фон Обенкрут, — не мог допустить, чтобы ты оставался в изоляторе. Ты ведь как сын мне, мальчик мой…
Его слова кажутся до боли искренними, почти печальными. Только меня это почему-то никак не пронимает.
— Что произошло? Я ничего не понимаю!
— Всему свое время, Эрих. Одежда на стульчике. Спускайся вниз — поговорим за столом.
Делать нечего, что бы ни ожидало меня впереди, одежда точно не помешает. Только прежде необходимо сорвать бинты с заживших ран. С торса, бедер, рук… И головы. Осторожно щупаю свежие шрамы на висках, затылке и макушке. Ошибки быть не может — в моем черепе снова хорошенько порылись. Надо будет поднять этот вопрос.