Убей свою любовь
Шрифт:
– Явилась?! Хара! [3] – уперев руки в бока, завизжала тетя Сара, едва я переступила порог. – Явилась, шикса?! Клафте! Как Фима воспитал такую?! – И она замахнулась, чтобы дать мне пощечину, но этого я допустить не могла, а потому перехватила ее руку и сильно сжала.
Тетка, не ожидавшая от меня такой прыти, да еще силы в левой руке, охнула и присела от боли.
– Меня даже отец не бил, – тихо проговорила я, глядя ей в глаза. – И ты не будешь. И слово «клафте» применительно ко мне больше произносить
3
Дерьмо.
Выпустив тетушкину руку, я ушла в свою комнату и легла на кровать. Еврейский аналог русского слова на букву «б» разозлил меня куда сильнее, чем потенциально возможная пощечина. На «шиксу» я не реагировала с детства – так тетка характеризовала и нашу маму, потому что та не родилась еврейкой, а для тети Сары это было серьезным недостатком. При отце, конечно, она молчала, но, когда он не слышал, это словечко то и дело слетало с ее тонких бледных губ.
Никита без стука вошел в комнату и остановился, закрыв за собой дверь.
– Погуляли, Александра Ефимовна?
– От тебя еще выслушивать? – агрессивно ответила я, но телохранитель не был настроен на ссору.
– Я вам не папа, чтобы воспитывать. Дело ваше – хотите гулять, так и гуляйте. Но давайте договоримся, чтобы друг друга в неудобную позу не ставить – предупреждайте, где и с кем, чтобы я знал. Согласитесь, неприятно было бы найти в морге ваше тело, да?
– Мертвый труп покойницы, – мрачно отшутилась я. – Ты извини, я на самом деле что-то перебрала с этим. Представляешь, не помню ведь ни фига, ну, вот совершенно ни фигиночки! И голова раскалывается. А выпила-то всего ничего – два коктейля.
– И это с двух коктейлей у вас такие провалы? – Никита весь подобрался, как пинчер перед дракой, и даже носом повел, словно принюхиваясь. – А были там же?
– Да, в «Любимице». Может, просто давление низкое было...
– Ну, могло быть и так... с вашей травмой головы вообще пить не желательно, да и что я вам-то рассказываю, медик же – какой-никакой.
– Никакой. Но пить не стоит, действительно. Ты иди, Никс, я посплю пару часиков...
У меня и в самом деле слипались глаза, тело было ватным и невесомым. Очень хотелось забыться сном хоть на какое-то время.
К вечеру я вполне пришла в себя и даже с завидным аппетитом поела, не обращая внимания на обиженно поджатые губы тети Сары. Конечно, я не совсем почтительно обошлась с ней утром, но ее-то саму кто за язык тянул? Забыла, что я худо-бедно понимаю иврит? Так сама ведь и научила. А руку на меня даже папа не поднимал, это правда, я не приучена к тому, чтобы меня били по лицу – и не собираюсь привыкать, пусть даже не надеется.
– Если сегодня уйдешь куда – пеняй на себя, Санька, – проговорила тетушка, убирая посуду. – Фиме позвоню, пусть забирает тебя, сил моих нет с тобой связываться, да и возраст не тот уже, чтобы твое непотребство терпеть!
– Непотребство? – протянула я, закуривая. – Ну-ка, ну-ка, подробнее отсюда.
–
– Руки убери, – предостерегающе зашипела я, и тетка отдернула протянутую к сигарете руку так, словно обожглась об нее. – Вот так-то лучше. Ты прекрасно знаешь, что я курю давно и в открытую, так и нечего теперь разыгрывать гнев и недоумение. Так что там с непотребством, мы не выяснили?
– Да все соседки шушукаются! – завопила тетка, вдруг схватив со стола кружку и шваркнув ее об пол. – Такая стыдоба – не приведи бог! Девка замужняя – а по проститутским местам шляется!
– По каким? – еле сдерживая смех, переспросила я.
– Да по таким, племянница моя золотая! Где мужики бесстыжие свой срам бабам за деньги показывают! – выпалила тетка и покраснела.
Я же, не выдержав, расхохоталась, чем вызвала новую волну гнева на свою голову.
– Ты шо себе думаешь?! – визжала тетушка, съехав на свой привычный «местечковый» диалект, с которым боролась многие годы и срывалась только в моменты особого волнения. – Шо ты, дочь такого папы, будешь незаметна, как амбарная мышь? Та не бывать этому! Каждая тля знает, кто ты такая! Позор семьи ты, вот кто! И я тебе скажу, шо я сделаю! Я таки позвоню своему брату, и хватит мне уже иметь эту головную боль!
– Таки прекрати уже орать, и хватит строить из себя страдалицу! – передразнивая, спокойно отозвалась я. – Шо может поделать со мною мой папа? И не преувеличивай – никто меня тут не знает, если, конечно, ты со своими товарками таки не обсудила, кто я есть, кроме как твоя племянница!
Тетка на мгновение умолкла, а потом вдруг ссутулилась и пошла из кухни, на ходу прикладывая к глазам платок и бормоча что-то под нос. Мне стало нестерпимо стыдно – я в детстве не вела себя таким образом, не дерзила, не «зубатилась», по теткиному определению, со старшими. Какой бес вселился в меня сегодня, было абсолютно непонятно.
Я встала и побрела в комнату тетки – мириться.
Тетя Сара сидела в кресле, повернутом к окну, и прижимала ко рту концы головного платка. Я подошла сзади и обняла ее здоровой рукой:
– Ну, прости меня... я ведь не думаю всех этих вещей, ты же меня с рождения знаешь...
– Да откуда мне тебя с рождения-то знать?
Эта фраза мне совершенно не понравилась – вот и отец часто оговаривался примерно в том же ключе.
– Ты что имеешь в виду? – Я попыталась заглянуть тетке в лицо, но она отворачивалась:
– Отстань, Сашка. Я тебе не мать родная. Как воспитал тебя Фима – так, значит, ему и ладно, меня кто спрашивал? Разве Сарино мнение его интересовало? А ведь я говорила – не учи девочку тому, что должен знать мальчик!
Она замолчала, скорбно поджав губы, и я с досадой поняла, что больше тетка не произнесет ни слова. Это выражение лица мне было знакомо еще с раннего детства. Примирение не состоялось, пора убираться к себе, признав поражение. Тетка всегда отличалась тяжелым, непримиримым характером, всегда стояла на своем до последнего, даже если видела, что не права. Зато в случаях ее правоты домашние получали такое поле битвы...