Убежать от себя
Шрифт:
Теперь парни предпочитали играть в другие игры с теми же стюардессами. Особенно преуспевал Ветров. Казалось, он знал по имени всех смазливых девчонок еще до того, как они поступали на работу в Аэрофлот.
Пассажиры сидели уже на своих местах, когда в проходе появился командир корабля с предвзлетным осмотром. Рябов с удовольствием признал в нем еще одного из своих знакомых. Они уже трижды вместе пересекали океан.
– Здравствуйте, товарищ Рябов! Всех птенцов собрали?
– Здрасьте, здрасьте, капитан! Под вашим руководством лететь – что в сейфе отдыхать! Гарантия!
– Так
– И попутного ветра, – ответил Рябов.
– После набора высоты, если позволите, загляну. А то, честно, в рабочей чехарде и не уследил, как с канадцами сыграли.
– Заходите, милости прошу. Только моих салажат, пожалуйста, в кабину не пускайте. Они потом женам трепятся, что самолеты водят. Те в ужасе: теперь-то уж точно овдовеют из-за легкомыслия пилотов…
Шмелев была фамилия командира корабля. К своему огорчению, Рябов не мог вспомнить имени и отчества. И очень уповал, что перед самым взлетом по радио объявят кто приветствует «уважаемых пассажиров».
Заработали двигатели. Густой свист прошелся вдоль обшивки. Машина легко дрогнула и покатилась по дорожке, постукивая на стыках бетонных плит.
Момент взлета Рябов не любил. Больше, чем посадку. К своим многочисленным полетам относился фаталистически. А собственно, что ему оставалось? Смерти не боялся: от нее никто не застрахован, считал он, рано или поздно костлявая придет. Не любил самолет потому, что уж больно противно сидеть бараном: что бы ни случилось – ты вне игры, ты только груз! От воли твоей зависит лишь выбор: Можешь перекреститься, можешь маму родную вспомнить.
То ли дело за рулем автомобиля… Ежели и получится что – сам за баранку держался, а значит, сам и виноват.
За долгие годы спортивной жизни, особенно руководя такими нелегкими компаниями, как хоккейная команда, да еще на уровне сборной страны, Рябов привык брать на себя все бремя любой ответственности. Без решительности, без сохранения контроля над обстановкой не мыслил своей жизни.
Яркое солнце перебежало из левых иллюминаторов в правые – машина развернулась в конце взлетной полосы.
В салоне притихли, задавленные возросшим ревом. Дрожь металла передала волнение двигателей людям.
Рябов подумал, что сел неправильно – надо было перейти вон туда, к аварийному люку, где сидит Климов. Но шкодливая эта мысль отлетела со стремительностью, с которой побежала назад земля – и яркая трава, и красные бакены сигнальных ламп. Показалось, что они уже оторвались от земли, когда резкий удар сотряс машину где-то под брюхом, отдался в правое крыло. Самолет как-то сразу наполнился недоумением – первым предвестником страха. Рябов невольно вжался в кресло. Ему показалось, что продолжающаяся вибрация вот-вот развалит самолет на части. Но внезапный грохот пропал вместе с тряской. Когда он открыл глаза – машина висела в воздухе. Круто задрав нос, «ил» уходил в безоблачное небо.
Рябов воровато огляделся, не видел ли
– Что там?… Что там случилось?
Машина между тем упрямо набирала высоту. Но Рябову не понравилась бледность стюардессы, заглянувшей в их салон. Она как-то виновато пробежалась по нему, проверяя, все ли на местах, и сделала чересчур ласковое замечание американцу, отстегнувшему ремни слишком рано.
– О пробку споткнулись? – спросил Рябов как можно тише, когда она проходила мимо.
Стюардесса шарахнулась от его шепота, но потом взяла себя в руки.
– Похоже. Точно сказать не могу. Узнаем – сообщим по радио.
Она ушла в голову самолета, и Рябов проводил ее долгим изучающим взглядом.
«Врать вас приучили так же здорово, как и держать себя в руках. Ежели какой непорядок, то девочка самообладания не потеряет, не в пример некоторым из моих героев».
– Климов, это ты так громко фишку об столик бросил? – пошутил Рябов, обращаясь к впереди сидящим.
– Клянусь, Борис Александрович, что и по одной раздать не успели, как грохнуло. Не знаете что?
– А ты штаны пощупай, сухие ли?
– Щупал, Борис Александрович. От непонимания пока и сухие. Если скажут, что это крыло отвалилось, сейчас же и намокнут…
Ребята дружно захохотали. Вновь выглянувшая из-за занавески стюардесса с благодарностью одарила веселый салон натянутой улыбкой.
«Не первый раз по летному делу – чую, неприятностью попахивает. Насколько серьезной? Так и есть! Не пронесло. Пошли по кругу, и это неспроста!»
Внимательно проследив за креном самолета, Рябов окончательно убедился, в отличие от все успокаивавшихся пассажиров, что машина идет по кругу. Встал и, несмотря на протест стюардессы, направился к пилотской кабине:
– Девочка, успокойтесь. Мы со Шмелевым старые приятели. Тем более он приглашал…
– Но командир не предполагал, что с тележкой…– она осеклась.
Рябов многозначительно поднял палец:
– Вот именно.
Он еще не подумал, как попадет в кабину через закрытую дверь – то ли стучать, то ли звонить, как у садовой калитки. В открывшейся двери вырос Шмелев.
Командир выглядел спокойным, хотя, как показалось Рябову, излишне собранным.
– Что с тележкой? – пошел ва-банк Рябов, использовав очень скудную информацию стюардессы.
Шмелев не удивился, будто разговаривал со специалистом:
– Не только тележка, думаю… Точно определить пока не можем. Ясно одно – левая не убирается.
– Полетим с неубранной?…
Шмелев как бы очнулся и, снисходительно улыбнувшись, отчего Рябов понял, что сморозил какую-то техническую глупость, сказал:
– С неубранной тележкой далеко не улетим. Еще ведь и садиться надо…
– Уж лучше дома пытаться…
– Не убежден… Путь дальний… Впрочем, гадать не будем. С контрольным пунктом договорились, что снижаемся до бреющего и с помощью фотосъемки попробуем выяснить, что произошло. Датчики показывают разгерметизацию полости левого крыла. Ребята спокойны?