Убежища
Шрифт:
Если б дело шло о нерадивом студенте, Бенедикт начал бы постепенно выводить парня из транса, но сейчас он сказал только:
– Это и было твое образование?
– Не-ет!
– молодой человек полез в свой кошель и вытащил что-то вроде подзорной трубы в футляре. Открыл футляр и положил на стол два документа.
– Я учился в Сорбонне! Ваших денег хватило на полгода!
– Постой-постой, это были твои деньги! Ты у нас учился меньше месяца.
–
– Как ты их сохранил?
– Держал в поясе, только и всего. И никогда его не снимал. А еще говорят, что деньги не пахнут...
Бенедикт тем временем просмотрел документы. Как и следовало ожидать, их написали по-латыни.
– Ого! Магистр права Месснер! Когда только успел?
– Рекомендации не слишком хороши.
Рекомендатели писали, что бакалавр Антон Месснер чересчур тороплив и имеет пробелы в знаниях; с этими недостаткоми не справился и магистр Месснер. Отмечены были его немалые способности и еще большее прилежание. "Да, - думал Бенедикт, - мальчик умный, независимый, умеет размышлять. Довольно хитрый и обходительный".
– А как ты понял, что я у себя?
– Я вошел. Вы кричали во сне, и тогда я уронил стул.
– Но почему ты не остался в Париже?
– Конкуренция. На диспуте я взял старинную тему, о Салической Правде. Смотрели так, будто бы я привел к ним ту самую полосатую лошадь. Забавно.
"Да, умеет вертеть теми, кто выше него. И мною тоже".
– Что ж. Давай-ка так: весной уйдет на покой самый старший из профессоров. Все передвинутся, а я напишу рекомендации.
– А... а как быть с котом?
– А, кот. Вот что - вакансий сейчас все равно нет. Пойдешь в библиотеку - мы давно искали студента поумнее составлять каталог. На чердаке жить можно, а кот будет ловить мышей. Он их ловит?
– Ага, только серых. Я в Сорбонне тоже жил на чердаке...
– Осмотришься, познакомишься с вашим деканом. К весне, думаю, будешь преподавать.
– А жалованье?
– Крошечное. Увы.
– Перебьюсь.
– Богатые дамы?
– Не обязательно, - хихикнул молодой юрист, - Какая-нибудь контора.
– а потом заговорил как совсем зеленый мальчишка.
– Господин ректор, можно, Базиль пока у Вас посидит?
– Не нагадит?
– Он ест и гадит поздно утром. Всегда после рассвета.
– Хорошо.
Бенедикт обошел стол и почесал пальцем белые усы. Кот проснулся, заморгал и аккуратно убрал голову.
– Простите. Этот кот привязывается только к кому-то одному. Я попробовал его подарить той даме в Париже, но он вернулся ко мне. Потом целую неделю обижался. Когда он обижается, отворачивается, как сейчас.
– Я видел такого кота, но пушистого, в том мире, где серое здание и сетчатый забор. Тот любезен со всеми и любит детей.
– Может быть, Базиль - его сын, а то и внук... откуда он взялся, Бог весть. Так Вы там тоже были?
– у Антона аж глаза загорелись.
– Бывал, и несколько раз. А потом взял и не пришел.
– Та дама из серого дома, похожая на мужчину, спасла меня.
–
– Глупый мир, вечное детство... Типа этого твоего Иерусалима! Знаешь, я ей солгал, что ты вернулся - и сказал, что ты окончил именно Сорбонну.
– Как это - в слишком безопасном мире?
Бенедикт к тому времени уже оскалился, поставив верхний резец на нижний и оттопырив губы так, как это делали каменные гневные львы в старых храмах:
– А так, сынок! В том мире я могу провести ночь с юношей - не так, как с тобою, дружок, - и это не будет грозить ни мне, ни тебе костром!
Антон благоразумно пропустил мимо ушей последнюю реплику и не спросил, почему Бенедикт солгал - а почему ушел, понятно: ему стало попросту неловко. Спросить хотелось, но теперь он Бенедикту подчинялся. Тогда молодой мужчина сказал:
– Скоро рассветет. Мне нужно сходить к цирюльнику. И на исповедь. Спасибо Вам, господин ректор: теперь я знаю, о чем говорить с духовником. А то у исповеди я не был три года, а потом каялся во всяких пустяках.
– Осторожнее! Инквизиция...
– Я дождался, пока они уедут и не вернутся. Спасибо!
– Погоди! Кота надо охолостить, чтобы не метил. Ты согласен?
– Он холощеный.
Антон протянул руку, и Бенедикт, не вставая, пожал ее. Рука широкая, крепкая и теплая. Хорошая рука, чего не скажешь о его собственных артритных костяшках.
Антон ушел, осторожно прикрыв дверь. Мешок и документы он забрал с собою. А кот вроде бы уснул в бенедиктовом кресле для посетителей. Но, оказывается, не уснул. Он следил за шагами Антона за дверью и, когда они перестали быть слышны, спрыгнул с кресла и направился к двери. Там он принялся мяукать. Интонации его были вопросительны, а голос высок и красив, что для такого крупного кота странно. Он как будто бы осторожно спрашивал: "Где? Куда?" и при этом знал, сколь неодобрительно люди относятся к кошачьим воплям. Потом он поддел дверь когтями и попытался ее открыть. Но тут к нему пришел Бенедикт, погладил и негромко, как и кот, разъяснил:
– Базиль, Антон ушел. Он придет. Он тебя не бросит.
Розовый свет в окне незаметно вытеснял сумеречную серость, и точно так же (вероятно, это и было колдовством голубоглазого кота), Бенедикта залило сентиментальное тепло. Кота покинул единственный любимый им человек. Он остался один и ждет.
– Базиль, Антон тебя заберет.
Базиль вернулся в кресло и успокоился там, приняв позу сфинкса. Бенедикт почесал его за ушами и провел пальцем по горлышку. Кот нерешительно, неслышно замурлыкал. Тогда его временный опекун ушел, чтобы привести себя в порядок. Одевался Бенедикт так: на нем надето что-то подходящее, потому что народ не тычет в него пальцами. Когда он вернулся, умытый, бритый и переодетый во что-то неброское, Базиль обернул к нему ухо и решил дремать дальше.