Убежища
Шрифт:
Но тут глаза бешеного старика угасли, и юный лекарь стал привычно врать:
– Он спит сейчас. Вам к нему нельзя. Да и Вам самому плохо, Амадей говорил...
– А мое состояние тут при чем?
– придирчиво спросил ректор, прямо как на занятиях этой нудной логикой. Вот для чего она врачу - отвечать на неудобные вопросы, понял Альбрехт - отвечать на вопросы таких вот профанов-родственничков!
– Давайте, я Вас провожу. Он спит, к нему нельзя, Вы его разбудите, и кровь снова потечет. Я едва...
– Что? Кровотечение?!
Тут лекаренок запрыгал, как дрессированный петушок на горячей печке, сделал сразу два отстраняющих жеста:
– Нет, нет, все сейчас хорошо. Идите к себе, не мешайте. Амадей Вас боится.
– Кто это - Амадей?
– Мой сменщик.
–
– Он придет.
– Так все-таки, - придирался дальше безумный ректор, - Вы все вместе с Гауптманно ждете, пока не кончится драка. Правильно. Вам интересны тяжелые раны, а войны сейчас нет. Вы бережете руки и лица. Спасибо за Игнатия, Альбрехт.
– Да не надо...
– И оставь меня в покое, прекрати врать, наконец!!!
Тут лекарь во мгновение ока превратился в шкодливого студента и улизнул во тьму.
Бенедикт хихикнул: препятствие само убежало! Шестью тяжелыми шагами он сторожки-таки достиг, дернул дверь, потом толкнул. Трусливый Амадей накрепко запер ее изнутри. И бояться ему было кого: или Бенедикт нагрянет, или явятся те, кто... Ректор решил не стучать, резко развернулся и ушел.
Сначала он направился к площадке для игры в мяч, как если бы кровь его любовника все еще вопила к небесам - но ее давно уже впитала молчунья-земля. Слоняться от дверей к сторожке смысла не было, разве что за пламенем в окне следить, но Бенедикт повел себя именно так. Сколько времени прошло, непонятно - Луна сместилась совсем не намного, и тогда раздался краткий скрип от кирпичного ублюдочного крыла библиотеки. Звук позволял отвлечься, сойти с траектории мерного шага, и Бенедикт направился туда; кроме скрипа, что-то еще важное было в библиотеке. Пространство истины снова оказалось где-то близко, именно там. Бенедикт не был глупым Простофилей, он прекрасно знал, что пространство истины и там ему не откроется - но если прояснится, это как раз то, что необходимо.
В обыкновенном пространстве на крыльце стоял Антон Месснер в длинной рубахе и со свечой. На перильце сидел кот, глядел ему в лицо и, кажется, собирался прыгнуть. Антон шепотом убеждал его:
– Базиль, братишка, ты теперь должен гулять один! Один! И больше нельзя прыгать мне на плечо. Нет, нельзя. А то нас обвинят в колдовстве и сожгут.
Кот опустился на брюшко, но лап не поджал. Антон погладил темную спину; Базилевс опустил голову, проклохтал что-то, тяжело спрыгнул на крыльцо и по ступенькам сбежал в темноту. Тогда подошел Бенедикт. Его как-то странно озарило в момент, когда кот решал, прыгать ли ему. Пространство истины снова раскрылось, стало светлым и моментально исчезло.
– Здравствуй, Антон, - сказал он тяжело. Магистр Месснер вздрогнул от неожиданности; ему показалось, что голос ректора заскоруз, покоробился от чрезмерно долгого молчания.
– Здравствуйте, господин ректор...
– Послушай, Антон, - взмолился ректор неожиданно и посмотрел не снизу вверх, что было бы естественно при его росте, а как-то сверху вниз, - Вас учили расследовать преступления?
– Не знаю. Только рассказывали об этом.
– Но Вы же юрист! Магистр Месснер, Вы знаете, что сегодня произошло?
– Знаю. Простите...
– За что? Антон, если Вы заметите хоть какой-то след, расскажите мне сразу, прошу Вас!
– Хорошо!
– испугался Антон.
– Я сделаю.
Ректор поклонился ему и отступил, пятясь. Не успев повернуться, он вроде бы вспомнил что-то и заговорил иным тоном, озабоченно:
– Антон, тот старик на белом коне...
– Кто? Я не знаю...
– Тот, кто показал Вам, где Крысолов.
– А, Эомер?
– Его точно зовут Эомер?
– Да.
– Где он?
– Я не знаю!
– Простите. Где Вы его тогда встретили?
– А-а! По Оврагу Висельников направо, пока не начнутся скалы.
– Что он сделал для Вас, Вы поняли?
Магистр Месснер отвечать не стал. Разве не решено, что после всего рассказанного той ночью Эомер больше значения не имеет, и Антон вообще ни при чем? Ведь он для того и рассказывал ректору свою
Ректор ушел и бродил по какой-то очень вытянутой орбите с эпициклом. Где ее центр, Антон указать не смог бы, но все следил, следил и медлил. На самом деле овальных орбит не бывает, он круглые и должны вписываться в куб. Он посмотрел еще и вспомнил, как строители рисуют овал на земле: надо натянуть веревку треугольником на две палочки, а третью, вершину, провести вокруг. Он посмотрел еще и заметил, что у орбиты Бенедикта есть два центра, внешний и внутренний: вовне был дрожащий в окне огонек, и это понятно, но внутри - почему-то угол площадки для игры в мяч. Антон не понял, почему так. Ему почти пришло в голову, что в нынешнем лунатическом состоянии Простофили-ректора может быть часть и его, Антона, вины. Он рассказал совершеннейший бред и воспользовался гостеприимством главы университета, но сам-то взамен не предложил ничего, словно бы толчком вывел ректора из равновесия, а он оказался хрупким. И вот теперь ходит неприкаянный Бенедикт, ходит и сходит постепенно с ума. Зачем ему Эомер, да и человек ли он? Что значит "Вы поняли, что он для Вас сделал"? Кому нужен ответ - ему, Простофиле, или же мне, Антону Месснеру?
Антон смальчишничал - постучал пальцем по виску. Ему тут же стало стыдно, он стал еще внимательнее и отметил, что шаг Бенедикта потерял ровность и мерность.
Бенедикт следил за пламенем в окне, навязчиво играл с ним - это и было центром его орбиты, но еще и впитанная кровь у площадки для игры в мяч. Огонек ровным не был, да и зрение наше ночью мерцает. То ли из-за этого, то ли в самом деле что-то случилось в сторожке, но Бенедикт понял, что свет вдруг стал немного ярче. Тут его сильно и мягко ударило изнутри прямо под горло и понесло чуть в сторону и назад. Антон предвидел его падение - скатился с крыльца, подоспел, подхватил ректора под локоть и повел домой, по пути что-то приговаривая. На пороге кабинета лунатик вдруг обрел дар речи и попросил оставить его в кресле у двери (иначе он не сможет дышать) и зажечь старый огарок. Антон так и сделал; хотел было остаться, но больной прогнал его восвояси и строго запретил беспокоить врачей. Утирая пот со лба, магистр Месснер вывалился за входную дверь, и там что-то мягкое толкнуло его под колено. Удержав равновесие, он наклонился испуганно - а если это будет новый труп, как утром был труп собаки?
– он понял, что это существо, живое и теплое, но оторопь помешала сразу узнать его. Существо сказало "Мрряк!" и толкнулось лбом о ладонь.
– Ох, Базиль!
– попенял коту хозяин, - Я же говорил - надо гулять одному!
Базиль вроде бы согласился - да, надо бы, но проводил Антона до дому, ступая немного впереди, и первым скользнул в дверь. Вскоре оба задремали; кот на груди хозяина ощутил, как сердце стало биться ровнее, деликатно ушел "в ноги".
***
Бенедикт же до света находился в пространствах напряженных и рвущихся струн Николая из Кузы, а дыхание его почти не беспокоило свечи. Когда сероватый свет снова заполнил окно, он вспомнил, что должен наступить день. Из этого следовало многое - день становился понедельником. Начать следовало с того, чтобы снова стать невидимкой. Простофиля-ректор так отвык от этого, что сегодня привычная маска почти не получилась. Он вспомнил, что надо побриться, сделал это. Потом увидел, что на нем до сих висит не поддающееся определению длинное нечто с рукавами и решил, что для понедельника оно никак не подходит. С осторожностью (ритм сердца восстановился, но сделался каким-то хрупким, а воздух ощущался слишком сухим и пустым, зимним, ненасыщающим), он добрался до "гробницы" и нашел официальное одеяние. В кабинете увидел, что оно уже не такое черное, как надо бы, а, скорее, буровато-темно-серое. Но заводить новое ради одного дня было бы слишком поздно, да и где его взять до рассвета?