Убежища
Шрифт:
Почти засветло крепко хлопнули входною дверью. Пламя дрогнуло, и Бенедикт загасил его, ненужное. Крепкие, увесистые шаги - и рядом шаги неровные; казалось, что первый человек регулярно подталкивает другого в спину. Бенедикт обернулся в предвкушении к своей двери - ему показалось, что наконец поймали виновника. Подошли еще двое-трое, два мужских голоса подали короткие реплики, третий ответил, и тот, кто громко топал, подошел и стукнул в дверь. Бенедикт вскрикнул: "Входите!" и переместился в резное кресло у освещенного окном торца. Пока дверь открывалась, он заметил, что обут по-прежнему в шлепанцы и толстые носки - и поспешно спрятал ноги под стол.
В едва приоткрытую дверь втолкнули старшего повара. Он так и стоял, растрепанный, дергал
Тео, доктор Крестоносец, спокоен, его не клонит в сон. Это значит, что пока ничего важного с Игнатием не произошло.
Остальные, два доктора медицины помоложе, устроились слева - глава лазарета и его заместитель.
В лексиконе Людвига Коля родилось еще одно удобное выражение - "думать хором". Он считал, например, что университетский священник думает хором даже наедине с собою; значит, выражение это появилось на свет в первый раз куда раньше, чем его обнародовал Льюис Кэрролл. Так вот, именно сейчас сановные врачи решили, что уже пора. Тогда декан подал знак, начальник лазарета толкнул локтем повара, и тот встал, озираясь. Бенедикту казалось, что дух Людвига овладел им. Он видел сейчас, как разворачивается действо человеческой машины, и сам из озорства решил ее хода никак не поддерживать. Да и не смог бы, если честно - так ему было худо. Но тогда Простофиля Бенедикт публично отказывался дальше играть роль невидимки.
Начальник лазарета тем временем произнес негромко:
– У меня три студента. Все они блюют с субботы, а со вчерашнего вечера дрищут с музыкой чуть ли не болотной водой.
Он назвал имена - три имени, студенты хорошие и с разных факультетов. Тео покопался в бороде (она нас глазах превратилась в клочья) и серьезно ответил:
– Млатоглав сейчас умирает от кровавого поноса. А что, если и у нас так? Что тогда?
Бенедикт видел, как они подумали хором не "Пусть это будет что-то другое!", а "Он прямо назвал его Млатоглавом!". Декан раскраснелся то ли от удовольствия, то ли по причине серьезного гнева. Но греческому выходцу официально и молча разрешали исполнять партии Ужасного Дитяти.
Декан воздел толстый палец и ткнул не в воздух, а прямо в брюхо старшего повара:
– Это все твоя капуста! Ее есть было невозможно.
На левой скуле несчастного красовалось большое ярко-розовое пятно и царапина, а на среднем пальце декана - перстень с крупным камнем. Если совещание не затянется, то к концу его лицо несчастного кухаря будет отмечено большим отечным синяком. Он в недоумении глядел на врачей, но не на ректора. По его убеждению, все прекрасно знали, что повара крадут еду; но сейчас некая важная особа, не повар, решила украсть вместо продуктов деньги...
Кухаришка начал слезные оправдания. Он купил бочку квашеной капусты с хорошей скидкой, все с нею было в порядке. Сказал, у кого и когда именно купил. А больше ему ничего не известно, это не он ее тушил. И он снял пробу перед тушением. Да, он снял! А тушили все, как обычно - кто свободен, тот ее и перемешивал.
Декан повелел ему заткнуться и в дальнейшем забыть о выгодных скидках - иначе ему придется забыть и о такой хорошей сытной должности.
Бенедикт что-то вспомнил и сказал возражение для Тео - этого не ожидал никто:
– Эти трое - самые бедные. Все знают, что они делают письменные работы за деньги. Только они и могли съесть на ужин такую мерзость.
Врачи опять подумали хором, что ректор - уже не жилец. Он сидел, неподвижно сползая со спинки кресла, свинцовый, синюшный, с непокрытой седой головой. Хорошо бы, если б не выжил и Млатоглав. О том, что никто из них ректором не станет, им даже и думать
А Тео чесал и чесал бороду, она торчала клочками сразу во все стороны. Не исключено, что именно Тео придумал пожертвовать Бенедиктом, Людвигом, Вегенером. Если это будет не опасно - то и Месснером, кого в свое время спас Бенедикт и за которого до сих пор отвечал. Тео носил бороду, но брил усы; Бенедикт знал сейчас, почему это: борода позволяет приобрести авторитет и мягкий мудрый облик, а усы впитывали бы запах трупов на вскрытиях, и тогда под носом постоянно воняло бы. Волосы впитывают трупную вонь надолго. Вот поэтому Теодор Крестоносец брил усы и сохранял бороду. Бенедикт теперь понял - это враг, терпеть которого следовало только ради Игнатия. На самом деле он давно знал Тео и отвечал за него как за чужестранного гостя. Бенедикт надеялся, что Тео, чужак, предаст при необходимости всех, кого угодно, но только не студентов, которых считал своими - например, не пугливого Амадея и умудренного Альбрехта.
Бенедикт знал без слов: пока еще жив Млатоглав - лекари, самые уязвимые в университете, живут в неощущаемом, привычном ужасе: им приходит на ум зараза, исходящая от инквизитора, но об этом смеет говорить открыто только чужак Тео. И черт знает что может выдумать лихорадящая голова Млатоглава! Но медики не начнут действовать сами, пока их не тронут. Еще Бенедикт знал: сначала Млатоглаву будет выдан именно он - врачи знают и так, что остается ректору немного, их совесть из-за этого притихнет, а Игнатий тем временем умрет. Но из-за общих книг потянется цепь к проницательному Людвигу, а от него - к Вегенеру. Пьяница Герхардт Вегенер сейчас признается во всем и еще добавит многое от себя, если пообещать, что от него отстанут бесы. Их троих посчитают еретикам и педерастами, это позволит сразу отграничить зону распространения заразы, потому что остальные, чистые, спрячутся в позорной тени. Но может пострадать и молодой Антон Месснер - как ученик Людвига и как хозяин очень странного кота. Пока никто Месснера не знает - это значит, что обвинят его в колдовстве и что зараза поползет дальше, в город, тогда сети Млатоглава поймают очень, очень многих не самых плохих студентов и незнакомых горожан! Тут Бенедикт приостановил сокрушительную мысль. Поскольку с поваром все было решено, и все заметили, что ректор сидит с непокрытою, как на похоронах, головой (шлепанцы заметили только декан и Тео), Простофиля Бенедикт, Куча Грошей, с незаметным брезгливым презрением закончил совещание и разослал маститых врачей по делам. Но уж пусть сперва Млатоглав соизволит слезть с горшка - возможно ли это, врачам виднее!
Это медики, люди свободные, дикие, безвластные, с ними необходимо считаться, беречь их. Он, Простофиля Бенедикт, все еще (больше десятка лет спустя!) считал себя по душе скорее создателем и руководителем философского факультета - если б тот был самостоятельным, какое бремя спало бы с души!
– а не деканом этого болотного мелкого университета. Он знал - без него философский факультет тоже моментально станет покорно служить архиепископу, как и теология, слугою второго порядка. Философия ныне - служанка теологии, и дай ей Господи когда-нибудь освободиться от этого! Поэтому сейчас он терпел этих непредсказуемых и неверных медиков - ведь только они, они сохраняют хотя бы видимость свободы. Поэтому ректор не запрещал своим собственным студентам и преподавателям пускать в ход кулаки, если не хватало аргументов - философия по природе своей не служит теологии, она охраняет мышление, божеское и человеческое; теология как самостоятельный способ мышления, если не считать Плотина, Прокла, Оригена (но и эти трое - философы!), Фомы Великого и Николая из Кузы, ничтожна, а этого он никому никогда не скажет! Аристотель служил лжи ради убеждения; Платон служил полису или тиранам, так и Бог с ними!