Убить Голиафа

Герасимова Марина

Джон молча стоял снаружи беседки, облокотившись на её ограждение.

Солнце клонилось к закату, ещё немного, и оно коснётся горизонта, чтобы вскоре скрыться за ним до следующего утра. Я отвлёкся от экономических выкладок и погрузился в созерцание. Несмотря на то, что в мою голову загрузили массу информации, в ней по-прежнему было много пустых уголков. И когда я смотрел на закат, я погружался в мысленную пустоту, заполняя её красками заката. Мне нравилось это мысленное безмолвие, полная тишина и спокойствие внутри. Я точно знал, что тот Олег Петрович Айдашев, который смотрел на меня с фотографий и экрана, не знал, что это такое. Это было видно по его лицу, которое не скрывало его постоянной озабоченности и задумчивости.

Даже когда он был счастлив, я видел в нём эту задумчивость и даже тревожность.

Пришла Лена, как всегда с бокалом вина. Она тихо села рядом со мной и тоже погрузилась в закат. Я почувствовал напряжённость, исходящую от неё. Эта напряжённость всегда была с ней, она как будто уже давным-давно стала её сущностью. И даже вино не снимало её. А может быть, Лена с ней родилась? Вряд ли. Скорее всего, судьба жены олигарха наложила свой отпечаток.

Со времени своего приезда Лена каждый день приходила ко мне, мы с ней разговаривали, но чаще молчали. Как правило, основная наша тема – дети, но с ними в Лондоне не происходило ничего нового, поэтому нескольких фраз бывало достаточно, чтобы описать состояние их дел. К делам же своей империи я пока что ещё не приступал. Профессор Голиков запретил, сказав, что я ещё не готов к работе. Отчасти он прав, нужно набрать багаж утерянных знаний. Но и сидеть без дела мне уже надоело, потому что просматривание чужой жизни, даже если эта жизнь моя, я так за дело и не сумел принять.

– Если хочешь, мы можем сегодня спать вместе. Профессор разрешил, – не отрываясь от заката, произнесла Лена.

Я понял, что она готова выполнить свой супружеский долг. Возможно, сексуальное возбуждение поможет мне что-нибудь вспомнить. И хотя я не чувствовал желания близости с этой женщиной, я ответил:

– Хорошо.

Она как будто облегчённо выдохнула. Я больше ощутил, чем заметил, мимолётный взгляд Светы: докторша всего на мгновение оторвала глаза от книжки. Меня это заинтересовало. Я посмотрел в её сторону. Неужели ревнует? Но она по-прежнему читала роман. Однако то, что я увидел, вызвало во мне неподдельное и с момента моего пробуждения ещё ни разу не испытанное чувство восхищения.

Женщина в лучах заката на миг показалась мне мадонной с полотна Рафаэля, репродукцию которого как раз сегодня я рассматривал в альбоме. Её блестящие шелковистые волосы спокойными золотистыми волнами, подсвеченными лучами заходящего солнца, ниспадали на плечи. Опущенные глаза и длинные ресницы, которые в этот момент смотрели в книгу, придавали её лицу выражение кротости и внутренней чистоты. Я обратил внимание, что мой личный доктор не пользуется макияжем, а если и пользуется, то делает это очень незаметно. Да и не нужен ей был сейчас макияж: его Величество Солнце своими последними лучами осветило кожу её лица неземными горящими оттенками розоватого золота. Точёный изгиб губ и правильной формы нос делали её лицо абсолютно правильным, достойным кисти художника или руки скульптора. Света мне нравилась и раньше, но красавицей я её не считал. Сейчас же я впервые понял, что передо мной сидит очень красивая женщина. И красива она не только снаружи, красива она внутри. Ведь Солнце никогда не лжёт.

Она почувствовала мой взгляд, подняла глаза от книги и повернулась ко мне. Какое-то мгновение мы пристально смотрели друг на друга. Я увидел её глаза, отражающие закат. В них было столько спокойствия и в то же время печали, не депрессии, как у Лены, – нет, а именно печали, тихой смиренной печали, которая бывает, когда человек принимает свою судьбу. Это то же чувство, что я испытываю сейчас каждый день: спокойствие и грусть по чему-то ушедшему, и понимание, что это ушедшее должно было уйти. Такова жизнь: в ней всё приходит и уходит.

Света, по-видимому, спохватилось, что негоже ей так смотреть на олигарха-работодателя и уткнулась в книгу.

Я невольно улыбнулся, столько в этом её движении было девичьей стыдливости. А ведь она уже далеко не девочка, на вид ей было заметно больше тридцати лет. Действительно, сколько ей лет? Надо будет узнать. Впрочем, мне захотелось многое узнать о ней, о её жизни. Но не сейчас, не при Лене, которая не видела нашего со Светой обмена взглядами. Именно в этот момент Лена, закрыв глаза, подставила лицо заходящему солнцу. Но её лицо не светилось внутренней красотой, не было в нём никакого волшебства. По-прежнему, только усталость от жизни и тусклая грусть. Даже золотистый закат не скрыл этого. Две женщины, одно солнце, и совершенно разная картина.

К нам подошёл Виктор в сопровождении двух мужчин, которые оказались моими старыми друзьями, а также членами правительства. Я их не помнил, хотя уже знал, кто они такие. Виктор меня просветил в течение последних дней обо всех людях, которых следует знать в лицо, потому что они хорошо знают меня.

Завязался разговор, в котором моя роль свелась к слушанию и выказыванию заинтересованности, что должно было заменить дружелюбность, которой нет и, пока память не вернулась, вряд ли может быть. Впрочем, по мере продолжения разговора я понял, что тема меня заинтересовала. Речь шла о последнем заседании правительства, где обсуждались проблемы армии и флота, которые сейчас, когда происходит практически возврат к эпохе холодной войны, становятся первостепенными. А денег-то у правительства не так уж много. Реформ проведено множество, выявлены источники экономии, но результаты использования этих источников оказываются противоречивыми. Возникает много побочных эффектов. Кризис сильно ударил по бизнесу, в том числе, и по отраслям, без которых военные не смогут восстанавливать свой боевой потенциал семимильными шагами.

Я узнал, что в конце прошлого года остановил один перерабатывающий завод, потому что из-за санкций, которые Евросоюз ввёл в отношении к России, спрос на продукцию уменьшился, да и немецкой компании, имевшей в этом предприятии долю, запретили работать с Россией. Правда, на любой запрет всегда найдётся какая-нибудь лазейка. И лазейка очень простая: иметь дело с США, а они уже пусть имеют дело с Европой. На арене появляется посредник, достаточно условный, ведь все большие национальные компании по своей сути уже давно транснациональные.

Таким образом, выслушав информацию о проблемах армии и флота, я кое-что выяснил и о своём бизнесе, к изучению которого пока не приступал, но понял: пора этим заняться.

Почти стемнело, вокруг зажглись фонари. Как по мановению волшебной палочки, внутри беседки прямо по центру появился большой круглый стол, накрытый чистой белой скатертью. На столе, как грибы после дождя, стали вырастать блюда с фруктами и другими яствами, которые можно есть на ночь, не отягощая свой желудок.

Я уже знал, что Анна Андреевна и Лена – приверженцы здорового образа жизни и здорового питания. Я же, по их словам, иногда позволял себе нарушить диету, но в целом её тоже придерживался. Впрочем, есть не хотелось совсем, а бокал вина, когда молодой официант на подносе угощал напитками гостей, проплыл мимо меня. Таково было распоряжение профессора Голикова: никакого алкоголя даже в небольших количествах. Вместо вина мне принесли стакан апельсинового сока.

Однако посиделки скоро закончились.

– Одиннадцать часов. Вам пора ложиться спать, – услышал я голос своей красавицы Светы, которая поднялась с кресла, показывая всем своим видом, что пора уходить.

– Да, Олег, пора, – поддержала её Лена, – режим для тебя сейчас важнее всего.

Она взяла меня за руку, как будто намереваясь помочь мне встать. Я не стал сопротивляться. Подхватив её под локоть и попрощавшись со своими гостями и Виктором, я направился в сопровождении обеих женщин в дом.