Убить Кукловода

Домовец Александр

Время лилось мимо Агасфера невидимым и неиссякаемым потоком. Бывший сапожник давно свыкся с мыслью о собственном бессмертии и неуязвимости. Очередное подтверждение он получил, когда однажды, зазевавшись, не успел вовремя выскочить из Нила, и огромный крокодил в стремительном броске дотянулся до правой ноги Агасфера. В глазах потемнело от дикой боли, но уже через несколько секунд Агасфер пришёл в себя и потрясённо увидел, как из кровавой культи ниже колена вырастает новая нога. Зелёная лупоглазая сволочь ещё переваривала добычу, а сапожник уже был в состоянии ходить…

А попытка чернокожего шамана отравить его сушёными ядовитыми грибами? Агасфер съел всю связку без каких-либо последствий,

если не считать бурчания в животе, после чего ещё раз попытался втолковать шаману, что вовсе не претендует на верховную власть в племени, что на племя он вообще наткнулся случайно, пробираясь сквозь джунгли. Однако этот татуированный с головы до ног недоумок в диковинной рогатой тиаре, не слушая объяснений, вырвал у одного из воинов бамбуковое копьё и проткнул Агасфера. Сапожник пошатнулся, но и только. Он с кряхтением вытянул копьё через спину, в сердцах швырнул его на землю – сквозная рана зарастала прямо на глазах потрясённых негров. Галдя наперебой, они попадали на колени и жестами упросили Агасфера остаться у них. Должно быть, чернокожие приняли его за неведомое божество. Агасфер надолго остался в деревне и ничуть не пожалел об этом. Его поселили в лучшей хижине, окружили почётом и предоставили право спать с любой приглянувшейся женщиной. А главное, присмиревший шаман со временем многое показал, и научил Агасфера такому, что мысли его, получив неожиданный толчок, приняли некое, пока ещё крайне смутное направление…

Как уже говорилось, телесно Агасфер чувствовал себя наилучшим образом. Но душа, душа… Да, он свыкся с бессмертием, как горбун привыкает к своему горбу, а слепец к вечному мраку. Свыкся – однако не смирился. Бессмертие оторвало его от обычной жизни, вознесло над людьми – и сделало безмерно одиноким. Иногда он с болью и нежностью вспоминал своих жён, детей, внуков, а вспоминая, плакал от невозможности упокоиться рядом с ними. В такие дни ему становилось настолько плохо, что, подняв руки к небу, он бессвязно и униженно кричал: «Ну, хватит, хватит уже! Ты же видишь, как я наказан, как страдаю! Неужто нет мне прощения?..» И, не дождавшись ответа, впадал в бешенство. В такие дни он всегда кого-нибудь убивал. Нарушая Божью заповедь, он испытывал огромное удовольствие. Ударив человека ножом в спину или камнем по голове, а потом, топча и пиная бездыханное тело, он бормотал: «Ты видишь, видишь?.. Ну-ка, накажи меня!.. Что – рука не поднимается? Не можешь отменить собственный приговор? Какой же ты Бог…»

В начале четвёртого века своих странствий Агасфер заплатил капитану торгового судна, и, устроившись в трюме на мешках с сушёными фруктами, пересёк Средиземное море. Так он впервые попал в Рим. Великий город, породивший небывалую империю, агонизировал. Его осаждали орды воинственных варваров – диких, волосатых, одетых в звериные шкуры, с горящими от жестокости и жадности глазами. У Рима уже не хватало сил отбивать их натиск. Всё чаще римские императоры были вынуждены откупаться от германцев и гуннов золотом, серебром, шёлковыми и шерстяными одеждами. Но конец империи был предопределён. И когда Рим, наконец, был взят вандалами-германцами, началось светопреставление.

Две недели варвары глумились нал Римом и римлянами. Они грабили город, разрушали храмы и дворцы, уничтожали всё, что было красиво и радовало глаз: статуи, фрески, лепные украшения на фасадах. Две недели над Римом висел многоголосый вой людей, которых убивали и насиловали прямо на улицах и площадях.

Агасфер хладнокровно, даже с любопытством, глазел на происходящее. В хлебе он не нуждался, а вот зрелища его, как и в прежней жизни, развлекали. Никакой жалости к жителям Рима он не испытывал. Когда-то они завоевали полмира и столетиями везли из провинций в метрополию золото, рабов,

продовольствие. Но когда клыки стачиваются, мускулы дрябнут, а хватка слабеет, лев становится добычей собак. Так в природе, так и в жизни. Всё идёт своим чередом, о чём и кого жалеть?

И Агасфер бродил по растерзанному Риму простым наблюдателем, стараясь ни во что не ввязываться. Он ночевал в опустевших домах, заходил в брошенные лавки, рылся в кладовых разрушенных дворцов. При всей ненасытности германцы не могли ограбить Рим дочиста – слишком много богатств скопилось в городе. Можно было поживиться и съестным, и ценностями, и одеждой. Впрочем, желающих поживиться хватало и без Агасфера. Вслед за варварами в Рим хлынули орды мародёров, среди которых было много вчерашних рабов. Порой возникали забавные ситуации. Столкнувшись в заброшенном доме со стариком, какой-нибудь дюжий парень, распалённый видом даровой добычи, гнал Агасфера взашей. Тот униженно кланялся, просил разрешения остаться и тоже что-нибудь взять. Тогда парень хватал старика за шиворот и… оказывался во власти сильных, совсем не старческих рук. Не один мародёр остался лежать среди римских руин со свёрнутой шеей или разбитой головой…

В течение трёх следующих веков серый плащ Агасфера мелькал на пыльных дорогах Германии, Галлии, Венгрии. Выбор пути Агасфер всё больше и больше подчинял вызревавшему в нём замыслу. Он побывал в славянских землях и на британских островах. Оттуда он отправился в Азию. Добравшись до Индии, он провёл там несколько десятилетий, затем столько же – в монастырях китайского Тибета. В его бессмысленной жизни появилась цель, и он пошёл к ней, не торопясь. Куда спешить бессмертному?

Нельзя вечно любить женщину.

Нельзя вечно наслаждаться вином, или хлебом, или зрелищем.

Вечно можно только ненавидеть.

За минувшие столетия Агасфер сполна испробовал всё, что можно есть и пить; раздвигал ноги женщинам разного обличья, возраста и цвета; насмотрелся на смешное и страшное. Он изведал всё и всем пресытился. Теперь ему было безразлично, что у него на тарелке и с кем он проснулся поутру. Смешное больше не смешило, а страшное давно не пугало. И только одно чувство он сохранял в себе неизменным сквозь толщу времени – ненависть. Ненависть к виновнику своих мучений.

Ненависть стала привычным состоянием Агасфера. Он жил и дышал ею. Он с наслаждением вспоминал измученное, окровавленное лицо Иисуса и жалел, что его крестные муки длились всего несколько часов. Обижая или убивая очередную жертву, он воспаленно представлял, что на самом деле причиняет боль самому Христу, и на какое-то время успокаивался. Но ненадолго.

В сущности, Агасфер объявил Христу войну, и воевал, как мог. Он постоянно бросал ему вызов, он богохульствовал, он крал, насиловал, убивал, гадил в церквях. И – ничего в ответ! Никакого наказания, бессмертие не убывало. Агасфер впадал то в ярость, то в уныние. Что толку нападать на врага, который тебя не замечает, а может, и вовсе забыл о твоём существовании? Да и где тот враг, в каких заоблачных высях обретается?

Агасфер постоянно думал о Христе. Он не мог понять смысл его поступка. Если ты сын Бога и сам Бог, что тебе в этих мерзких, глупых, суетливых созданиях, именуемых людьми? Ведь на сотню таких едва ли найдётся один, который живёт умно, честно, делает добро и сторонится зла. Признай это, признай, что попытка сотворения оказалась неудачной, сотри с лица земли род людской, и создай взамен кого-нибудь совершеннее – вот это было бы деяние, достойное Бога! Но принять крестную муку ради спасения людей, ради искупления грехов человеческих – нет, этого Агасфер понять не мог. А ведь Иисусу действительно было больно, чудовищно больно…