Убить миротворца
Шрифт:
— Я счастлива, что ты жив, балбес. Я люблю тебя. Я не могу без тебя жить. — Катенька всегда умела выбрать самое главное. «Гарнир» сути нимало не интересовал госпожу Сомову.
Ее руки легли ему на плечи. Сомов, чуть отстраняясь, выиграл несколько секунд; Катенька никогда не считала достойным делом — сдерживаться.
— Катя, это самоволка. У меня сорок минут. Я не мог не рискнуть…
— Что же ты медлишь, пень бесчувственный!
Его жена и возлюбленная никогда не отличалась особой физической силой. Но иногда Катеньку посещала «священная ярость». Так она это называла. Сегодня приступ «священной ярости»
Но тут он остановил жену.
— Не одна ты соскучилась, бешеная кошка!
Сомов притянул Катеньку к себе и вложил в поцелуй столько энергии, что перекрыл, по всей видимости, залп крейсерского главного калибра.
Его супруга плевать бы хотела на беременность. Она изогнулась настоящим кошачьим движением, переворачивая Сомова на себя, а потом под себя. Постель оказалась им мала. Они упали на пол, поднялись и вновь покатились, нещадно комкая покрывало, но так и не разжали губ. Наконец, вновь стали двумя.
Она:
— Проклятое чудовище!
Он:
— Мужеубийца…
И опять соединились.
— …чертов брючный ремень…
То, что происходило дальше, не имеет ни малейшего отношения к эротическому искусству. И к исполнению супружеских обязанностей тоже. И, разумеется, к таким вещам как нега, удовлетворение, наслаждение… Самую малость похоже на mortal combat. Чуть больше — на разлив кипящей стали в литейные формы. Еще больше — на непредвиденное двойное извержение вулкана во время испытаний нового ракетного оружия и с аккомпанементом в виде цунами. Физиология мешала Виктору и Катеньке стать андрогином, однако порой они подходили к этому состоянию намного ближе всех живущих и живших.
Но как это было красиво!
Представьте себе два пестрых тропических цветка, сросшихся бутонами. Вот они зацвели одновременно и необыкновенно быстро. Их соседи раскрылись и обрели полную силу в течение суток, а то и более того, но этим двойняшкам хватило десяти минут. Лепестки двух живых радуг проросли друг друга насквозь, не причинив боли и неудобства. И встретили налетевший ветер гордым трепетом единства…
Их любовь неизменно бывала гневной и восторженной.
Когда все закончилось, она резюмировала вышесделанное четырьмя предложениями:
— Одевайся живее, у тебя три минуты: не смотри на часы, я чувствую время… Сашка в яслях, может, увидишь его в следующий раз. Когда сможешь, будь со мной опять — я хочу тебя, я люблю тебя, я жду тебя. Теперь наклони голову… вот так… — и влепила мужу оглушительную пощечину.
— Знаешь — почему?
— Знаю. Я не был дома слишком долго.
Глава 2
Билет наверх
9 января 2126 года.
Московский риджн, Чеховский дистрикт.
Дмитрий Сомов, 33 года, и некто Падма, возраст не имеет значения.
— …Пора вставать.
В первое мгновение Дмитрий не
— Ну-ну. Что же дергаешься так, дружок… Нет причин пугаться. И нет времени, кстати.
— Кто?! Кто вы?
— Быстро же ты забыл мой голос, голубчик… Это я, Падма. Бьюсь об заклад, ты ждал меня и желал моего прихода. Вот, я здесь, и у меня к тебе дело.
Было два часа ночи. Сомов покосился на дверь.
— Нет-нет. Дверь заперта. Неужели ты мог подумать… Ха. Хе-хе. Не нужно колдовать с замком тому, для кого открыта любая дверь этого мира.
Ужас отпускал его медленно, очень медленно. Ледяными пальчиками пощекотал горло, ледяным дыханием поморозил веки, ледяные клыки вытащил из сердца. Никогда прежде Падма не являлся вот так, среди ночи, деловитым призраком. Дмитрий подумал, что ему, видимо никогда не удастся до конца постигнуть весь масштаб возможностей той странной организации, которая приняла его два десятилетия назад под свое крыло. Непонятливый рядовой — вот он кто. Столько лет прошло, а он все еще рядовой, и даже среди рядовых, скорее всего, новобранец, салага…
Пока Сомов продирал глаза, Падма устроился в кресле, у изножия. На нем был какой-то длинный балахон, то ли плащ с длинными полами, то ли… не разобрать. И еще старомодная шляпа с полями, самую малость опущенными книзу. Настоящий музейный экспонат двухсотлетней давности.
— Не проявляешь удивления? Одобряю.
— Добрый де… Здравствуйте. Что же вы так поздно?
Падма сделал паузу. Вопрос Дмитрия как-то сам собой превратился в нелепость. А его собеседник явно не собирался тратить время на нелепости.
— Начну с того, что ты застрял, Сомов.
— Я… отказываюсь понимать.
Он, конечно же, понял. Должность линейного инспектора, внимание слабой, проигрывающей консорции, латаный-перелатаный бюджет, полный проигрыш в борьбе за лидерство с Мэри… Да, он застрял. Но такие вещи должен произносить кто-то другой. Пусть они звучат подобно вердикту, иначе невозможно ни до конца осознать их, ни, осознав, поверить в их власть над твоей судьбой. Падма высказал вслух самую сокровенную печаль в его жизни; к тому же, Падма сделался грубее, чем раньше. Сомов никак не мог отделаться от ощущения, что голос его собеседника звучит как-то… чуть-чуть по-хамски.
— Ты все отлично понимаешь. Тебе нужен билет наверх, а судьба тебя туда не пропускает. Скажем, должность директора, для разнообразия… Самую малость деньжат. Умному человеку приличествует более послушная и терпеливая женщина… Либо ты, Сомов поставишь своей девочке прямо на рот заплатку из евродолларов, либо она всегда будет с тобой… в позе сверху. А для закрепления успеха — членство в консорции «Черная звезда», эти, кажется, у вас делают погоду?
Риторический вопрос, прозвучавший с оттенком крайнего пренебрежения… Дмитрий не решился отвечать; разговор занимал его, хотя и унижал. Должность директора — это очень много. Во всем офисе на четыреста человек лишь три директора, и никто из них, по общему ощущению, не намеревался уходить со своего места. Никого не двигали наверх, никого не смещали, никто не подавал признаков желания сменить работу. Прыгнуть в директорский кабинет из линейных инспекторов — настоящий триумф… но как?