Убить отступника
Шрифт:
Итак, Голевский появился в доме подозреваемого в тот момент, когда тот увлеченно пришивал к листу бумаги сосновую веточку.
– А, Александр Дмитриевич, – с радостной улыбкой встретил гостя Журавлев. – Милости просим к нашему биваку. Заходите… Вот, изволите видеть, собираю гербарий. Хочу написать книгу о флоре и фауне Енисейской губернии. Времени свободного уйма – вот и стараюсь.
– Что ж, похвальное стремление, полковник.
– А сейчас, дорогой друг, я покажу вам нечто занимательное. Ручаюсь, такого вы никогда не видели в своей жизни. Уверяю…
– Да? –
Журавлев подошел к шкафчику, снял со второй полки большую стеклянную банку и поставил на стол прямо перед Голевским.
– Смотрите же, Александр Дмитриевич… – торжествующе сказал полковник. – Вот видите?..
Капитан присмотрелся – в банке какой-то клубок коричнево-рыжеватой шерсти. Пряжа, что ли? Вдруг клубок зашевелился… Голевский так и обмер. Волосы чуть не встали дыбом от ужаса. Действительно, такого он не видел никогда в своей жизни. В банке зашевелилось мохнатое чудовище размером чуть ли не с блюдце!
Голевский невольно вскочил со стула.
– Что это?! Что за черт! Вот это чудище!
Журавлев, довольный произведенным эффектом, рассмеялся:
– Не пугайся, любезный Александр. Это не мифическое чудище, а простой паук. Здешний вид. Называется он тарантул. По-латыни звучит так: «Lucosa species». У этой твари восемь глаз и восемь ног. Представляете? Это редчайший экземпляр. Самый большой из тех, которых я видел в этой местности. Чем питается это чудовище? Рацион прост. Кормлю мухами, мотыльками, тараканами. Правда, только живыми. Мертвыми он не будет питаться – уж такая привередливая бестия. Вот и домик ему стеклянный справил. Туда и песочек подсыпал. Как перезимует мой лупоглазенький – так выпущу на волю. А может, и нет. Это еще надо посмотреть.
– А он ядовитый? – опасливо покосился на банку Голевский.
Журавлев улыбнулся.
– Ядовит, но своих не кусает. Шутка.
– Знаешь, дружище, ничего не боюсь на этом свете, а таких тварей опасаюсь. Как увижу ненароком – так какое-то гадливое чувство перекашивает меня. Просто трясет от этих многоножек!
– А меня решительно нет. Есть у меня еще и уж, и гадюка…
– Бр-р… И какая охота тебе держать дома разных аспидов, Дмитрий? А коли тебя самого покусают? Каково будет?
– Не покусают. Эти существа – увлечение души, мой дорогой Александр. К тому же грабить меня никто не захочет – все знают, что ядовитых тварей держу, посему побоятся сие делать.
– Что же, какая-то логика в этом есть. Жаль, что у Боташева таких тварей не было, живой остался бы.
– Возможно… Александр, я тут пару статеек про местную природу написал. Может, напечатаешь в каком-нибудь столичном журнальчике? Под псевдонимом, естественно.
– Что же, давай. Попробую показать моим знакомым издателям – вдруг придется ко двору.
– Заранее благодарен, Голевский.
Александр Дмитриевич снова перевел разговор на Боташева.
– Как ты думаешь, его смерть намеренная или нет?
– Непреднамеренная. Такие происшествия, как с Михаилом, время от времени случаются в Белояре.
– Да, уже наслышан.
– Здесь в округе очень много каторжников, ссыльных. Есть добропорядочные люди и среди них. Но есть и те, кто более не старается встать на путь исправления, а лелеет преступные замыслы и убийства, а засим, исполнив их, сбегает в тайгу. При этом грабят бывших хозяев, воруют у них коней, оружие, вещи. Но и в тайге несладко им. Староверы их не привечают, а аборигены ловят или убивают за награду от власти. Девять рублей – за живого, пять рублей – за мертвого.
– Вот как. Объяснение исчерпывающее. С ним трудно не согласиться. Значит, случайная смерть?
– Случайная.
«Хитрит?» – подумал Голевский, а вслух сказал:
– А мне сдается, что смерть нашего товарища предумышленная. К нему подослали убийц.
И посмотрел пристально на Журавлева. Какова же будет реакция на эти слова. Но полковник ничуть не смутился. Превосходная выдержка!
– Да?.. А отчего вы так полагаете, любезный Дмитрий Александрович?
– Он писал какие-то мемуары. А после убийства они исчезли. Как в воздухе растворились. Сие разве вам ни о чем не говорит?
– Всякий из нас что-то пишет, милостивый государь. Пишет от духовной тоски, от творческой. В конце концов мы здесь в сибирской глуши бумагу мараем ради того, дабы мозги наши не усохли от умственного бездействия. И каждый горазд сочинять то, что пожелает. Рощин-старший – стихи, переводы, я – статейки, а кто-то и воспоминания. Боташев, выходит, писал мемуары. Но сие же не означает, что нас всех должны убить за это.
– Давайте без излишних экивоков, полковник. Мне сказали, что вы в свое время служили с Боташевым в одном полку и что между вами произошла некая стычка, превратившая вас в заклятых врагов. Сие, сударь, правда?
Журавлев тихо рассмеялся.
– Вы полагаете, милостивый государь, что это я его убил? Право, сие утверждение смешно, ей-богу… Да, я не скрою, мы служили вместе. Да, мы поссорились, погорячились, наговорили друг другу много предубежденных и скверных слов и расстались отнюдь не закадычными друзьями. Но я человек немстительный, поверьте, Александр Дмитриевич. И, встретившись через много лет с Михаилом здесь, в глухой Сибири, мы снова подружились как ни в чем не бывало. Будто вовсе и не было нашей старой размолвки. Ведь мы оба тогда оказались несчастными жертвами переменчивой фортуны. А мемуары? Да были ли они на самом деле? Возможно, что и нет.
– Смею уверить вас, полковник, они были. Про них Михаил писал мне в одном письме.
– Не знаю, я их не видел. Может, они и были, не буду оспаривать сие утверждение. А ежели и были. Ведь допустима и такая картина. Боташев, разочаровавшись в своем творчестве, мог спокойно сжечь сии записки в печке или выбросить в выгребную яму. Отчего бы нет. Может статься, именно такое и произошло в реальной действительности. Вот посему мемуары и не нашли. А не посему, что их кто-то украл.
Голевский пожал плечами.