Убит по собственному желанию
Шрифт:
— Ну как ты тут. Не замерзла? — Спросила она, заботливо поправляя шаль.
— Нет, — еле слышно прошептала Воля. Со стороны это смотрелось весьма трогательно. Только никто не заметил, что в это же время Акимовна сунула в руки приемной дочери только что украденный ею кошелек. Девчонка на ощупь, очень ловко выудила из него все деньги, вплоть до последней копейки, и отправила их в специальный кармашек на шубке. Кошелек она вернула Акимовне, и та, отойдя чуть в сторону, незаметно выкинула его в урну. Все это было привычно, отработано. Но минут через пятнадцать,
— Воровка! Сучье племя! Вместо того, чтобы работать, она, сучка, по карманам шарит! Я тут на заводе всю войну пахала, по четырнадцать часов, без выходных!…
— Сама ты сучка тыловая! Да я всю войну на фронте провела, в медсанбате! — Кричала в ответ Акимовна. — У меня же три ранения, контузия…
— Да какие у тебя ранения!? Вы документы у нее спросите, товарищ милиционер!
— Это у тебя надо документы проверить, корова толстая!
— Женщины, сейчас пройдем в отделение, и все узнаем, — сурово прервал перепалку милиционер.
— Зачем, куда вести? У меня что, кошелек при себе, что я обворовала кого?! — Спросила Акимовна.
— Да я сама видела, как ты вот этой тетке в сумку лезла своей поганой рукой! — Напирала пузатая старуха.
— Больше ты ничего не видела?! Может я и тебе в п… залезла. Карга старая!
— Пошли, — сказал милиционер и повел за собой Акимовну. К ним присоединились обе тетки. Вскоре, правда, та, с сумкой, отстала, но вторая продолжала настаивать на своем.
— Посадить ее надо, воровку! — Продолжала ворчать она, с ненавистью бросая взгляды на свою противницу.
— Сама ты воровка! Разъелась то, в тылу тут, пока я кровь там, на фронте проливала!
Они уже дошли до ворот рынка, когда в милиционера буквально врезалась Воля.
— Мама, мамочка, отпустите мамочку мою! — Закричала она высоким, тонким голоском. — Отпустите, а то меня опять сдадут в детдом, а там так плохо! Мама, мамочка, отпустите мою мамочку! Я умру без неё! Отпустите ее, пожалуйста! Отпустите! Я вас прошу!
Истерика Воли была натуральна, по щекам ее текли громадные слезы, она верещала на пределе голоса, переходя на вой, а иногда на хрип и кашель. Это было невыносимо, и сначала дрогнуло сердце у женщины.
— Господи, что ж так орать то! Это, что, в самом деле, твоя дочь? — Спросила она.
— Да, — ответила Акимовна, обнимая Волю. — Я ее уже в пятьдесят два родила. Одна единственная у меня радость осталась. Отец то ее на фронте погиб, у меня на глазах. Мы и расписаны не были. Сейчас вот мыкаемся с ней по всей стране. Ни дома, ни работы.
Она подняла на руки дочку.
— Ладно, отпустите ее, товарищ милиционер. Жалко как-то ее.
— Как это я ее отпущу? — Возмутился тот. — У ней же при себе ни документов, ничего нет. Может быть, она преступница какая.
— Документы у нас у хозяев дома, где мы остановились, на Сретенке. Они нас пустили на квартиру только с условием, что я паспорт им отдам. Я продам вещи, что привезла из дома, и обратно в Саратов уеду.
Пока она рассказывала все это, женщина в ватнике исчезла. Это привело молодого милиционера в растерянность.
— Так, а что, заявителя не будет? — Спросил он, оглядываясь по сторонам.
Убедившись в этом, милиционер с досады сплюнул на снег.
— Ладно, идите, женщина, — сказал он Акимовне. — Но чтобы больше я вас здесь не видел!
Они разошлись в разные стороны. Акимовна на ходу сунула в рот Воле очередную мятную сосачку. А та спросила её:
— Я всё правильно делала, мамочка? Ты же так меня учила?
— Да, молодец, все хорошо. Вот тебе еще одна конфетка.
А метров через тридцать Воля снова встретилась с теми двумя странными мужчинами. Толстяк, пыхтя, тащил перед собой здоровенную тушу гуся. Второй, помахивая тросточкой, шел сзади, и посмеивался над ним.
— Ваша идея посмеяться над Аркадием Петровичем дорого вам обойдется, дражайший Алексей Петрович. Если вы не надорветесь, то непременно заработаете себе врага в лице члена правления союза художников, лауреата всех мыслимых премий товарища Гусева.
Тот возразил:
— Зато я подам ему на блюде его же самого, нашпигованного яблоками. Да еще сверху очки приделаю, чтобы он понял намек.
— Ну-ну! Это будет забавно. Я непременно должен при этом быть. Так что если вы не пригласите меня на свой юбилей, Алексей Петрович, я очень обижусь.
— Как это я могу тебя не пригласить, если ты меня полдня катаешь на своей машине ради этого проклятого гуся? Так что ты теперь не отвертишься от подарка, родной мой!
Они начали грузиться в машину, новенький, небольшой «Москвич», когда молодой щеголь снова заметил так заинтересовавшую его девчонку.
— О, и снова эти прекрасные глаза. А вы бабушка этой девочки? — Спросил он Акимовну, не отрывая глаз от лица Воли.
— Да, мама у ней погибла на фронте, а я вот одна ее воспитываю.
— Скажите, я вот хочу нарисовать вашу внучку, вы сможете прийти в мою мастерскую в районе Тверской-Ямской? Я плачу по триста рублей за час позирования.
— Мы не местные, я не знаю, где это.
— А давайте я вас подвезу, покажу, где это, может, сразу и начнем писать.
— Хорошо, поехали.
— Только вот завезем домой человека с гусем.
Через три часа Воля, в красивом, не обмятом клетчатом платье, сидела в мягком кресле в обнимку с большой немецкой куклой и тщетно пыталась бороться со сном. Художник, уже набросавший на холсте самое главное — глаза девочки, рассмеялся.