Убить сову
Шрифт:
— Ма, Ма! — громко завопила я, чтобы она могла услышать сквозь шум ветра и рёв воды. Но никто не остановился, не повернулся к нам. Тени исчезли.
Я больше не понимала, где мы. Церковь ведь недалеко, почему мы до сих пор не дошли туда? Может, сбились с пути? Дождь лил так сильно, что глаза толком не открыть. Я всматривалась в темноту. Впереди блеснул слабый свет. Он будто плыл в высоте, исчезая в потоке дождя и появляясь снова.
Уильям опять чуть не упал.
— Придётся тебе... слезть... я больше не могу... нести...
Я не могла расцепить замёрзшие
Чёрная маслянистая вода доходила мне до подмышек. Идти было ужасно тяжело. Ноги замёзли так, что почти не слушались.
— Я не могу... Уильям... я не могу идти.
— Можешь... Гляди, вон уже ограда кладбища. Тебе надо только добраться до этой стены... и всё. Идём.
Он потащил меня за собой. Что-то с силой ударило меня сбоку, сбило с ног. Я упала навзничь, голова нырнула под воду, я захлёбывалась и не могла подняться на ноги. Уильям ещё держал мою руку, но вода тащила меня от него. Казалось, моя рука сейчас сломается.
— Держись за меня! — кричал Уильям, но я не могла. Я чувствовала, как с руки соскальзывают его пальцы, а мои, с перепонками, никак не сжимались.
— Помогите! — крикнул Уильям. — Я не могу её удержать.
Я не хотела больше сопротивляться. Было холодно. Может, я превращалась в лягушку или в русалку. На ногах появились перепонки, как на руках, и я поплыву по реке, к морю, к отцу. Я больше не слышала Уильяма, только странный грохот. Я всё глубже погружалась в воду.
Что-то тяжёлое зашлепало по воде позади. В следующую минуту меня подхватили толстые волосатые руки, я закашлялась, из меня потоком полилась вода.
— Я поймал её, парень, — кузнец Джон внёс меня в церковь.
Он опустил меня на пол. Ноги не слушались. Я упала на устилавший пол камыш, скрючившись от боли, попробовала подняться, но не получилось. Живот болел, горло жгло. Я сидела, дрожа от холода, глаза слезились от гари свечей.
В церковь набилось много людей, мокрых и грязных. Младенцы плакали, дети постарше ныли. Некоторые укрывали плечи мешковиной, кое у кого были одеяла, но большинство просто промокло насквозь, как я. Брат пошатываясь подошёл ко мне, опустился на пол. Он дрожал, губы посинели.
— Т-тебе холодно? — Зубы у него стучали.
Я закивала, пытаясь обхватить себя мокрыми руками.
— Не двигайся.
Он исчез в толпе. Его не было долго, и я начала бояться, что он не придёт. Уильям вернулся со свёрнутым куском мешковины, сунул его мне. Ткань была тяжёлая и тёплая.
— Прижми его к себе. Это камень, нагретый у огня. Я не могу отвести тебя к жаровне, там собралось слишком много людей, но я стащил один нагретый камень. Загорелое лицо Уильяма казалось бледным, из ссадины на лбу сочилась струйка красной крови.
— Ну же, Лужица... Помнишь, как всегда говорила Ма: держи ноги сухими, и не простудишься. — Он нагнулся и попытался развязать шнурки моих размокших башмаков, но они пропитались водой, а его пальцы замёрзли и не гнулись. — Вот хреновина!
— Уильям! — вздохнула я. Ма сердилась, когда он так говорил. В глазах
Он быстро провёл рукой по глазам.
— Я не смог её найти... её здесь нет... пока нет.
Я всхлипнула.
— Но она обещала... сказала, что будет здесь... я хочу к ней... мне плохо. Хочу к маме.
Уильям сел на камышовый пол рядом со мной, неуклюже обнял мокрой рукой за плечи.
— Не смей реветь, Лужа, не то, когда в следующий раз пойдём за дровами в лес, я прибью к дереву твою косичку и оставлю тебя там, чтобы Оулмэн забрал. Ма придёт. Раз сказала, значит придёт, понятно? Она в любую минуту может войти в эту дверь, незачем ей видеть, как ты кривляешься.
Я не беспокоилась, что она застанет меня плачущей. Я не боялась, что она рассердится, как целый рой ос. Я только дрожала и цеплялась за Уильяма, молясь, чтобы эта дверь открылась и вошла Ма.
Декабрь. Святой Шеремон, Святой Исхирион и мученики
Шеремон, престарелый епископ Нилополя, с молодым помощником бежал в Аравийские горы, дабы спастись от преследования римского императора Деция. Оба они исчезли, и их тела так и не нашли.
Османна
Пега высыпала известь в чан, и холодная вода яростно зашипела.
— Держитесь подальше, а то попадёт на вас. Османна, прикрой глаза, и ты тоже, Кэтрин. Если попадёт хоть капля извести — будет больно, как будто ткнули раскалённой иголкой. Это опасная штука, можно ослепнуть.
Мы отошли в дальний угол сарая, а Пега, завязав тряпкой рот, чтобы не надышаться испарений, тщательно перемешивала дымящуюся известковую воду. Она заставила нас втереть масло вокруг глаз, намазать руки и ноги — сказала, что брызги на коже не заметишь, пока не начнёт жечь, а тогда уже поздно.
Утром Пастушка Марта притащила в сарай двух мёртвых овец. Она сказала, там остались и другие, утонувшие или запутавшиеся в мусоре потопа, но не стоит рисковать жизнью, чтобы достать их из воды. Кроме того, они уже раздулись и не годятся в пищу. Она не могла сказать, сколько ещё мы потеряли, пока не доберётся на пастбища на холме на другом берегу реки. Но маленький деревянный мостик смыло водой, а вброд перейти сейчас невозможно. Хорошо, что бегинаж стоит на возвышенности, по крайней мере, он цел, но по полям и пастбищам вокруг разлилось много грязной воды.
Пастушка Марта оставила туши в сарае и тут же ушла в сопровождении Леона искать другой выброшенный из воды скот. Беатрис, Пега, Кэтрин и я остались разделывать мёртвую овцу. Мы отнесли мясо на кухню, и скоро от бедного животного не осталось ничего, кроме окровавленной шкуры. Голову, которая долго не хранится, Кухарка Марта решила тут же сварить, обрезки тоже пойдут в котёл. Остальное мясо придётся варить или коптить, поскольку соли осталось совсем мало. Но Кухарка Марта должна как-то сохранить это мясо, нам оно очень нужно.