Убить своего дракона
Шрифт:
Ему яростно захотелось закрыть эти выпученные глаза. Хриплое дыхание всколыхнуло волну тоски. И тут он понял, что старуха просит пить. Он принес из кухни полстакана воды, напоил ее и отставил стакан к стене.
Едва спустился во двор, как подъехала «Скорая», и он проводил команду в квартиру. Санитары положили старуху на носилки; врач разговаривал с мамой, а уходя, задел пустой стакан:
— Вы давали ей пить? Зря! У нее диабет. При инсулиновом кризе нельзя давать пить. Это может убить. Однако, похоже, бабуля и так зажилась, — с присущим докторам цинизмом добавил он и, подхватив свой чемоданчик, вышел вслед за санитарами.
Часы в маминой комнате пробили
— Это убивает. Это убивает. Это убивает… Ты убил! Ты убил! Луна убила! Это не я! Это Луна убила!
Его преследовал образ Луны с кошмарным белым лицом госпитализированной соседки. Тело покрылось бегущим муравейником озноба, и появилось паскудное желание потереться о косяк. Крадущейся походкой он прошел на кухню. Пил долго прямо из-под крана, вытягивая язык и лакая льющуюся струю. Взгляд упал на соседский стол, заставленный грязной посудой с объедками. Он схватил засохшую обглоданную горбушку и жадно ее сгрыз. В прихожей, в потрескавшейся темноте старинного зеркала, увидел свой звериный оскал. Судороги свели кисти рук, казалось, что выпускаются когти, ожесточилось лицо, оскалились зубы, неистово захотелось глотнуть воздуха, и он скрюченными пальцами с трудом открыл входной замок.
Холодный сырой ветер ударил в грудь, заполнил легкие до отказа, глубоко в сознании кольнуло, что с точки зрения логики этого не может быть, но слепое желание драть кору с дерева взяло верх, и он с яростью набросился на ближайшую липу. Стертые до крови пальцы и израненные ногти саднили, а он ощущал удовольствие от боли, которая, казалось, подхлестывала его неистовство, хотелось вонзить горячие когти в холодный мертвый лунный лик. Он подставил лицо под призрачный свет и хрипло зарычал:
— Я тебе не овца!
Он понимал только одно: Луна заманила его в чащу, из которой ему не выбраться. Безостановочно и исступленно он стал двигаться в кустарнике сквера. Ветки цеплялись за рукава и царапали лицо. Тело покрылось мурашками, пот леденел на лбу. Всхлипывая и завывая, он полез на дерево, чтобы достать до белого диска и сбросить его на землю. Обостренным обонянием почувствовал запах собственной крови. На вершине дерева произошла его слепая и бессознательная схватка с Луной, желание растерзать ее и завыть свело болью скулы, и он издал мощный крик, испугавший тех, кто его слышал…
Его без сознания нашел дворник в кустах садика на рассвете.
Дома у него поднялась температура, и он часто вскакивал и терся о косяк спиной:
— Шерсть растет, шерсть растет.
Мать была уверена, что ее взрослеющий мальчик шокирован смертью соседки, а «растущая шерсть» была температурным бредом, и ничего не сказала участковому врачу. Но дальнейшее поведение сына с редкими, но категорическими отказами ходить в школу и с новой привычкой закрывать свою дверь на ключ (начался повседневный контроль роста волосяного покрова и особенно ногтей) очень ее озадачило и встревожило.
Утром Марк проснулся и сначала не понял, почему он лежит на полу. События минувшей ночи казались безумным сном. Однако девушка, смотревшая на него сверху с кровати, была страшно похожа на Лялю и сидела как кошка, подобрав под себя ноги и опершись руками, как передними лапками, о матрас. Черные волосы закрывали плечи, зеленые глаза выделялись на бледном лице. Марк подскочил на полу. Прикрылся одеялом.
— У меня нога очень сильно болит, — сказала она.
— Покажи.
Девушка выпрямила одну ногу, и он увидел, как лодыжка немного распухла и покраснела.
— Попробуй наступить.
Она присела на краю кровати и сделала попытку встать, но застонала и плюхнулась обратно.
— Так тебя как зовут все-таки?
Девушка усмехнулась:
— Ляля, Ляля меня зовут.
Марка передернуло:
— Ты откуда взялась?
— Вам обязательно
— Да в принципе… нет.
— Я не буду пока ничего говорить. Я хочу побыть здесь, если можно. Нога очень болит.
Марк встал, накинул халат.
— Сейчас вернусь.
Минут через пятнадцать он принес из кухни бутерброды, чай и бинт с мазью: у Ольги и у ее, блин, родственницы бинтов хранилось в избытке. Ляля в это время сходила в туалет, и ему пришлось пойти вылить ведро. В доме стояла тишина, Владлены не наблюдалось.
Пока Ляля жадно поедала бутерброды, он проводил очередной инструктаж:
— Ты мне ничего не говоришь, и я тогда имею право ничего не говорить о себе. Скажу лишь, что ты можешь остаться здесь при одном условии, — если будешь сидеть тихо, как мышь, и не делать никаких попыток выйти. Я запру тебя с той стороны. Оставлю хлеба, воды, еще чего-нибудь, но придется обойтись без горячего. Тут у меня есть какие-то книги, вот здесь, — он открыл ящик, — бумага, ручки. Мне надо ненадолго уехать в город. Подруга вчера утром умерла, хозяйка этого дома, надо договориться о похоронах. Если выйдешь, будет плохо. — Он хотел, чтобы она осталась. Ему надо было понять, как кошка превратилась в девушку. Окончательно он сошел с ума, или еще есть шанс стать нормальным? Он не знал, что с ней делать дальше. Его страшно мучили мысли о том, что Ольга умерла из-за него. Хотя он ей дал всего лишь немного снотворного. А что, если оно каким-то неправильным образом наложилось на другие лекарства и спровоцировало сердечный приступ? Может быть, он перебрал. С одной стороны, она его очень удачно спровадила, сославшись на плохое настроение, когда снотворное подействовало, и ее сознание немного затуманилось, с другой — ей и так уже плохо было, когда он пришел к ней с этим завещанием. Мысль, что он убил Ольгу своими руками, сжигала его, постоянно крутилась в мозгу. И это совпадение — Ольга умерла, Владлена кинула в колодец любимую Ольгину кошку, а он достал оттуда девушку, похожую на Лялю, в совокупности с его проблемами, выстраивало в его голове тревожную и мистическую картину, от которой он никак не мог отмахнуться. Что он должен с девушкой делать? Он опасался ее и боялся задать лишний вопрос, который мог все испортить. Если есть возможность потянуть, лучше это сделать.
— О’кей, — ответила Ляля с набитым ртом. Видно было, что она чувствует себя гораздо лучше, чем вчера. — Окно можно открыть?
— Нет, нельзя. В доме есть люди, которые не должны знать, что ты здесь.
— Санта-Барбара какая-то.
— Такая же, как у тебя.
Он намазал ей ногу мазью из тюбика и крепко забинтовал.
— Теперь ты, — и протянул ей бинт и свою распоротую ладонь. Она сначала аккуратно смыла запекшуюся кровь ваткой, смоченной в перекиси, а потом перебинтовала его кисть.
Он спрятался за дверцу шкафа и оделся. Вышел в брюках, рубашке, твидовом пиджаке.
— Скоро вернусь.
Когда в замке с той стороны повернулся ключ, Ляля вздохнула, легла на кровать и уставилась в потолок.
— Очень, очень интересно… Значит, хозяйка дома все-таки умерла.
За размышлениями она задремала и вдруг услышала, как кто-то скребется. Она подскочила на кровати и замерла. Ковырялись в дверном замке. Маленькая и тоненькая, она неслышно соскользнула на пол, и, схватив свою одежду со стула, влезла с ней под кровать, забившись в угол подальше. Минут через пять некрасивые ступни в серых, протертых мужских носках, сквозь которые отчетливо просматривались кривые большие ногти и выступающие подагрические шишки, остановились возле стола. Ляля слышала, как открывались ящики и методично шелестели бумаги. Женщина шепотом произносила разные гадкие слова, девушка, остановив дыхание, выхватывала из зловещего лепета: «Сдохнете, все сдохнете, по миру пойдете, не отдам огородик, не отдам квартирку, будет справедливость…» Шелестел дождь, шелестели бумаги. Видно, не те, что ей нужны, потому что на каждую злобная баба плевалась: «Тьфу, все спрятал, сволочь, все спрятал…» Ноги направились к кровати. Ляля увидела кривые пальцы в серых носках совсем рядом. Существо закряхтело и отвело одну ногу в сторону, как неуклюжая толстая балерина, потом поставила ее на колено, Ляля закрыла глаза и замерла. В этот миг с улицы послышался звук автомобиля, въезжающего в ворота.