Убить волка
Шрифт:
____
За ночь все неожиданно переменилось.
На протяжении двух поколений императорского дядю Ван Го осыпали почестями, а теперь вдруг бросили в тюрьму. Многих из близких к нему дворцовых слуг по одному вызывали для допроса. Люди во всех девяти дворцах Запретного города не находили себе места от тревоги. Как говорится, потянешь редьку из земли, перемажешься в грязи. В ходе расследования всплыло дело о нападении варваров на Черный Железный Лагерь и другие старые грехи. Когда дерево падает, обезьяны разбегаются [1]. В страхе, что их сочтут
Виновника беспорядков, посла варваров, в тайне бросили в темницу. В несколько смен его охранял северный гарнизон.
Впрочем, даже Фан Цинь не сумел предсказать, к чему все приведет...
Янь-циньван, это бельмо на глазу, добровольно подал в отставку, а император Лунань одобрил его уход.
Фан Цинь дожил до своих лет, но впервые понял значение фразы «судьба непредсказуема». Сколько он ни пытался избавиться от Янь-циньвана, выдумывая коварные планы, но тому всё было как с гуся вода. На этот раз Фан Цинь решил не вмешиваться: слишком занят был тем, что избавлялся от любых связей с Ван Го, а заодно активно поддерживал его политических противников... В результате неожиданно все вышло именно так, как он хотел!
Не зря предки говорили, что волю Императора, как и намерения добрых и злых духов, нельзя предсказать.
Той ночью в столице прошел сильный снег, лепестки слив в саду Аньдинхоу покрылись слоем искрящегося серебристого инея. На морозе цветы выглядели еще ярче — прекрасное зрелище.
Возвратившаяся домой повозка остановилась у входа в поместье. Паровую лампу засыпало снегом, но она продолжала ярко светить. Со скрипом железные марионетки повернулись — пар развеялся по ветру — и ворота наконец широко распахнулись.
Гу Юнь выпрыгнул из повозки и помахал Хо Даню. Затем он приподнял шторку и сказал:
— Дай мне руку.
Полученная Чан Гэном ножевая рана выглядела жутко, но к счастью, мышцы и кости не пострадали. Тут и без помощи Чэнь Цинсюй, благодаря полученной от Уэргу силе, все бы зажило. Он явно скоро поправится.
Правда, наедине с Гу Юнем он не упускал возможности воспользоваться своим состоянием.
Чан Гэн сделал вид, что опирается на его руку, и выбрался из повозки. Из тела словно вынули все кости. Он мертвой хваткой вцепился в руку Гу Юня. Тот раньше что-то не слыхал о болезни, которая бы наделяла больного подобной силой.
Разумеется, Гу Юнь понимал, что Чан Гэн притворяется, но поскольку на беднягу действительно свалилось несчастье, считал неуместным его осуждать. Он обнял Чан Гэна и ласково похлопал по спине. Затем накинул на него теплую накидку, укутал и они прошли через ворота в поместье.
Когда входная дверь открылась, сквозняк с улицы разбудил птицу, спавшую в клетке у окна.
Птице как раз снился хороший сон. Проснувшись в скверном настроении, майна задрожала от ледяного ветра и выругалась:
— Вот бесстыдники! Насмерть заморозите! Га!... Га-га!... Счастья и исполнения желаний! Цветы прекрасны и луна полна! [2] Успеха в делах
Гу Юнь опешил.
Они с пернатым небожителем долго играли в гляделки, пока птица не прикрылась стыдливо крылом. Похоже, эта тварь прекрасно понимала, насколько жалко выглядит, и не смела больше смотреть ему в глаза.
Чан Гэн рассмеялся. Судя по всему, великий маршал Гу оценил покорность птицы.
— У тебя щеки покраснели от холода, — заметил Гу Юнь, сжав его подбородок. — Ты нанес себе ножевое ранение, потерял должность, чему ты радуешься, а? Немедленно переоденься.
— Да у меня словно гора с плеч упала. — Чан Гэн многозначительно усмехнулся, а затем развернулся и отошёл переодеться в сухую одежду. Он сел у окна, поймал птицу и погладил ее по хохолку. Несчастное пернатое дрожало в страхе за свою жизнь. — Слушай, Цзыси, а если Ху Гээр — моя настоящая мать, то кто тогда отец?
Гу Юнь отмахнулся:
— Не говори ерунды.
Чан Гэн беззаботно рассмеялся.
— Он не может быть варваром, иначе бы бежал вместе с ней. Но его явно многое связывало с Ху Гээр. Скорее всего, он помог императорской супруге организовать побег, а затем взял под контроль шпионов варваров в столице и во дворце... И лишь во время осады столицы он выдал себя.
Как и Шэнь И, он намекал на мастера Ляо Чи, которого застрелил собственными руками.
Гу Юня не особо это не особо волновало:
— Ты про дунъинцев? Они не бывают настолько высокими. Но если ты однажды превратишься в уродливого пророчащего несчастья монаха, нам точно придется расстаться.
Чан Гэн молча улыбнулся.
— Пойду распоряжусь, чтобы приготовили отвар из имбирного корня, — сказал Гу Юнь. — Смотри не простынь.
Чан Гэн встал, засунул птицу обратно в клетку и закрыл ее черной тканью. Затем он, явно с дурными намерениями, бросил:
— Есть и другие способы согреться. Иди сюда!
Тем временем посла варваров привели с допроса в неприступные стены императорской тюрьмы и бросили в темную камеру.
Когда он повернул голову и посмотрел на Шэнь И, у того дрогнуло сердце.
Посол варваров с усмешкой напевал народную песню:
— Как чиста ее душа, даже ветер с Небес целовать края ее юбок готов...
Его народ давно жил в степях, поэтому обладал чистыми и сильными голосами. Голос посла звучал низко, словно он пытался перекричать сильную метель. Его пение напоминало печальный волчий вой в конце жизненного пути и надолго западало в душу.
Шэнь И нахмурился, но ненадолго задержался, чтобы послушать. Он чувствовал грядущие перемены.
В золотых коробочках тяжелой брони патрульных тихо горел цзылюцзинь, отчего вокруг образовывалось небольшое фиолетовое световое пятно. Пар пробивался сквозь снег и лед, чтобы развеяться в одно мгновение. Степи, лошади, примитивные варварские мечи, копья и стрелы слились воедино, чтобы застыть в тени железных марионеток и тяжелой брони.
Шэнь И показалось, что на его глазах эпоха катится к своему закату.