Убить ворона
Шрифт:
Парень был выпивши и заметно нервничал. Когда Александр Борисович задал ему вопрос об авиакатастрофе, Зайдулин взвился как ужаленный:
– Да мне этот ваш взрыв всю жизнь поломал! Лучше бы я сам сгорел на этом стадионе!
Турецкий решил, что на стадионе погиб кто-то из близких парня, сделал соответственно скорбное лицо. Впрочем, скоро ему уже трудно было сдержать смех.
Зайдулин выпил стакан джина. Он прикладывался к нему в течение всего разговора и всякий раз предлагал Турецкому. Александр Борисович отказывался.
В день катастрофы Зайдулин оказался
Зайдулин с восхищением и сладостным остервенением охарактеризовал жену начальника как редчайшую суку. Причем в понятие «сука» он вкладывал те женские качества, которые заводят мужчин всех возрастов и сословий.
– В общем, вырвалась она в тот вечер от мужа и ко мне… Вся такая распаленная… в общем, я не удержался… Да и кто б на моем месте?… Настоящая сука!
Турецкий согласно кивнул, пока еще не понимая всей «трагедии».
– Мы, в общем, уже легли, все быстро. Она меня вмиг завела. Стерва, сука! – с нервным восхищением сквозь зубы процедил парень. – Все во мне бурлит, желание через край… Жуткая дрожь меня колотит. А вдруг начальник нас застукает. В общем, я весь на иголках… Доходим уже до точки, и тут, блин, ба-бах! – Он грубым жестом махнул рукой возле ширинки. – И все!
Зайдулин замолчал. Турецкий понял, что сейчас прыснет со смеху.
– И ты прикинь, у меня все в полном ауте, а этой суке хоть бы что! Ей, видите ли, еще кончить нужно!
Турецкий сочувственно кивнул, изо всех сил сжимая расползающиеся в улыбке губы.
– Как жить теперь? – продолжал парень. – Ведь у меня же, кроме баб, ничего не было! Ведь ничего же! Деньги, думаете, еще? Так я вам скажу: это поначалу, когда денег нет, они вроде что-то значат для тебя, а когда их уже имеешь, становятся как мусор.
«Не отказался бы дожить до такой жизни, когда деньги становятся мусором», – подумал Турецкий.
– Опять напьюсь, – сокрушался несчастный банкир. – И знаю, что не надо! Завтра еще ведь хуже будет. Ведь знаю, что хуже, а все равно напьюсь.
Он вызывающе глянул на Турецкого:
– Ты ж меня, мент, поймешь. Ты ж, я вижу, не только мент, ты ж еще и мужик.
– Хороший мент, – сказал Турецкий, – всегда мужик.
Вдова первого бортмеханика молча пригласила Сабашова в комнату. Тут же появился пятилетний мальчик с самолетиком в руке и спросил у незнакомого дяди:
– А где мой папа?
– Не знаю, – не сразу ответил Сабашов.
– Папа скоро прилетит, иди играй, – проводила мать сына в другую комнату.
Вопросы Сабашова касались последних дней жизни второго бортмеханика, его настроения перед вылетом, вещей, которые он взял в полет. Вспоминать все это женщине было крайне больно. Потом в какой-то момент женщина встала
– Ты летчик? – спросил он серьезно.
– Нет, – признался Сабашов.
– А папа летчик.
Сабашов жалко улыбнулся.
– А ты смелый? – продолжал допрос мальчик.
– Не знаю.
– А папа смелый.
Сабашов ждал, когда мать снова отправит ребенка играть в комнату, но она молча смотрела на следователя и ждала.
– Как вы думаете, пособия на детей будут задерживать? – спросила она, наконец.
– Я выясню. Я позвоню, – засуетился Сабашов и встал из-за стола.
Он ушел из этого дома, забыв попрощаться. «А ты смелый?» – крутился в его голове вопрос мальчика.
Глава 13. «ПСИХОЛОГИЯ ПРЕСТУПЛЕНИЯ»
Эту ночь Павел Болотов почти не спал. Ложась, он было решил почитать книжицу – научное издание карманного формата – «Психология преступления». Мысль о том, что завтра снова допрос Чирка, наполняла его сладким трепетом. Фантазия рисовала перед самовосхищенным взором Болотова картину завтрашней встречи. Несомненно, что в этот раз Чиркову не удастся его провести. Может быть, Болотов и позволит ему несколько лирических отступлений, но попасться, как тогда – с крысой… Болотов усмехнулся.
– Свет погаси, спать мешает, – попросила Ангелина.
– Подожди, сейчас, сейчас…
Павел взял майку со стула и накинул на абажур торшера, чтобы приглушить свет.
Не читалось. Павел скользил по одной и той же фразе несколько раз, прочитывал целые абзацы не в силах сосредоточиться, но авторская мысль ускользала. К тому же автор – иностранец – писал уж слишком пространно, витиевато – Болотову все казалось, что мало конкретики, словно можно было ждать от книги слов: «Павел, завтра, как только увидишь Чирка, тут ты сразу же…» Но книге были безразличны проблемы следователя Болотова. Павел глубоко вздохнул и выключил свет.
Он лег на правый бок, положил могучую руку поверх Ангелины и приготовился спать. Однако сон не шел. Вместо стремительного бегства сознания в царство снов перед духовным взором Болотова возник Чирков с его ухмылочкой, с его бесцветным голосом.
– Тьфу ты, черт, – пробормотал Болотов. Он еще полежал не двигаясь, стараясь отвлечься мыслями от завтрашнего дня, но сердце его упрямо колотилось: «Чир-ков, Чир-ков…»
Болотов перевернулся налево, но сна от этого не прибавилось. Сознание его зависло между сном и явью не бодрствуя и не грезя. Всю ночь Павлу казалось, что он и не спит вовсе, но когда Ангелина поутру попыталась его добудиться, это далось ей с трудом. Павел встал совершенно разбитым, ел без аппетита и по пути в Бутырку едва не заснул стоя в метро. Настроение было скверное, и он посетовал внутренне на себя – в самый раз было бы сейчас оказаться ясным, трезвым, остроумным, чтобы с блеском поставить бандита на место. Вместо этого – зевающий, с глазами, заплывшими, как у китайца.