Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917

Оппоков Виталий

В списке эмигрантов (прибывших в Россию в начале апреля 1917 года и официально зарегистрированных при переезде границы), предоставленном Александрову, значатся 72 фамилии. Среди известных меньшевиков (Г.В. Плеханов, Л.Г. Дейч) и большевиков (В.И. и Н.К. Ульяновы, М.Г. Цхакая, Г.Е. Зиновьев [96] ) числились и не менее известные эсеры. Здесь, например, под номером 48 упоминался Борис Савинков. Конечно, не многие его знают как автора романа «То, чего не было» (написан в 1914 году), нескольких повестей, стихов, выступавшего под псевдонимом В.Ропшин. Но как об организаторе всевозможных заговоров и мятежей, о террористе — об этом, пожалуй, все наслышаны. Во Временном правительстве он занимал пост товарища военного министра. Ровно через десять номеров записан Илья Фундаменский. Впрочем, иногда его фамилия писалась Фондаминский, еще чаще — Фундоминский. Он имел также псевдоним — Бунаков. Считался одним из лидеров партии социалистов-революционеров (эсеров), был депутатом Учредительного собрания, входил в «Союз возрождения России». 60-м в список внесен Виктор Чернов. Конечно, Милюкову не было никакого резона пускать в Россию, а точнее, подпускать к власти, такого предприимчивого и опасного человека, прослывшего одним из основателей и теоретиков партии эсеров. Немудрено, что Чернов сумел пробиться

в состав Временного правительства, где занял пост министра земледелия, а также стал председателем Учредительного собрания. Сразу же за ним в списке записан ошибочно Николай Авкшитев. Ошибочно, потому что правильная фамилия этого, тоже известного лидера эсеров, — Авксентьев. Спустя три месяца после приезда в Россию он вошел в состав Временного правительства в должности министра внутренних дел.

96

В списке значилось: Овсей-Гершаль Аронович Радомысльский.

О яростном соперничестве кадетов с эсерами накануне и после Февральской революции любопытные сведения можно почерпнуть из довольно неожиданных источников, а точнее — услышать от людей, казалось бы, далеких и от той, и от другой партии. Вот, к примеру, атаман Анненков. Отъявленный монархист, он, мстя Советской власти за гибель старого мира, залил кровью все Семиречье (ныне юго-восточная часть Казахстана), не щадя ни виновных, ни безвинных, ни старого, ни малого. В 1927 году он по приговору суда был расстрелян. Мне довелось знакомиться с материалами предварительного следствия и судебного производства. Так вот, в показаниях Анненкова встречаются сообщения о том, как именно кадеты и эсеры, соперничая между собой за влияние на войска, разваливали фронт и расшатывали веру солдатской массы в царское правительство. «Представители различных партий, чаще социал-революционеры и кадеты, утверждали, — рассказывал бывший колчаковский генерал, — что император Николай II находится под большим влиянием жены и благодаря своему слабому характеру не способен управлять страной». Еще больше активности стали проявлять партнеры-противники после Февральской революции. Анненков честно признался, что для него, последовательного монархиста, в силу обстоятельств принявшего присягу на верность Временному правительству, не всегда была понятна истинная суть патриотических призывов «агитаторов Керенского». Он говорил следователю: «В целом довольно трудно было разобраться, какая из партий придерживается более правильной позиции. Я больше склонялся в сторону эсеровской, и у меня сложилось определенное убеждение в необходимости поддержки Временного правительства. Мне казалось, что Временное правительство создаст такую власть, которая нужна народу, а Учредительное собрание выберет нового царя, опирающегося на Думу и земства».

Соперничая, кадеты и эсеры нередко вступали и в сговор между собой, когда нужно было наброситься на кого-нибудь сообща. Они вошли в альянс при свержении царя, при формировании Временного правительства, чтобы не допустить в него большевиков, при неистовой травле последних после июльских событий 1917 года, в годы Гражданской войны и иностранной интервенции. Многие из них, временно отступив перед Советской властью, довольно изобретательно замаскировались и растворились в массе «советских граждан», а то и довольно успешно стали делать карьеру в советских учреждениях. Более того, многие стали называться коммунистами и так же неистово бороться с врагами Советской власти, как до этого боролись против нее. Особенно преуспели в этом эсеры. Одни из них «перекрашивались» ради того, чтоб выжить, другие в силу крайней невозможности для них жить без власти и привилегий. Но значительная часть просто-напросто маскировалась, при случае занимаясь вредительской работой, дискредитацией партии и новой власти, озлобляя людей своими противозаконными выходками и более серьезными акциями.

Нельзя исключать, что одно из громких (именно громких, объявленных в печати и распространяемых на всех углах и перекрестках) дел, сотворенных эсерами от имени Советской власти, — дело о царской семье. Засилье эсеров на Урале, как перекрашенных, так и явных, было в то время общеизвестным. И далеко не пассивным. Примечательная информация на эту тему содержится, к примеру, в материалах, собранных Соколовым, в частности, в показаниях Н.А. Соковича от 24 августа 1918 года. Особенное внимание, на мой взгляд, заслуживают следующие слова Соковича: «Я ни к какой партии не принадлежал и не принадлежу, но был записан, как сочувствующий, в партию социалистов-революционеров. Записался я в середине декабря 1917 года… В январе месяце 1918 года я, по предложению партии, пошел на съезд крестьянских депутатов с целью познакомиться с разницей программы правых и левых социалистов-революционеров… Большевики предложили этой фракции 4 места в комиссариатах, а именно земледелия, юстиции, транспорта и здравоохранения». Итак, в числе других постов в Уральском областном совете наркоматом юстиции ведали эсеры. Но известно, что «главный цареубийца» — Юровский являлся товарищем комиссара юстиции именно этого совета. Немаловажный факт! Значительное количество интересной информации на этот счет содержится в материалах по «Алапаевскому делу», хотя бы в показаниях Петра и Афанасия Старце-вых — тоже эсеров.

Но это, так сказать, «мелкая рыбешка». Они, как правило, чаще приносились в жертву в большой политической игре. Ну а игроки — более значительные имена. Читатели имеют возможность ознакомиться с антибольшевистской неистовостью одного из них — Владимира Львовича Бурцева. В материалах следствия зафиксированы два его показания Соколову (от 11 августа и 2 октября 1920 года), а также к ним приобщены номера газеты «Общее дело», которые представил следствию редактор этой газеты — все тот же Бурцев. Как в газетных публикациях, так и в показаниях он сосредоточился на «разоблачении двурушничества большевиков», добившихся власти «с помощью немцев». Но вот короткая справка о самом Бурцеве: восьмидесятые годы прошлого столетия (он родился в 1862 году) — близок к народовольцам; канун первой русской революции (1905–1907 годы) — сошелся с эсерами, а после ее поражения — поддерживает кадетов. Вот такие шарахания. Но они еще более парадоксальны в последующее время. Объявив себя на весь мир непримиримым врагом самодержавия, неистовым борцом за истину, справедливость и демократию, он тем не менее в 1917 году поддерживает рвущегося к диктаторству Корнилова, а после Октябрьской революции — белогвардейцев-монархистов. Вот такая «последовательность».

Больше всего Бурцев прославился в разоблачении «темных сил», а точнее, по его же словам, в ведении борьбы в революционной среде, к которой он себя причислял, «с теми ее элементами, которые являются в ней предателями в отношении самой идеи — борьбы за благо Родины».

Как он это делал? А вот как. Избрав для себя средством борьбы, по его же заверению, «публичное, открытое,

печатное слово», он, видимо, решил, что факты, как и деньги, — не пахнут. Их можно добывать где и как угодно, более того, предавать огласке, не убедившись в их достоверности. Поэтому он связывался с целью добычи скандальной, а чаще лживой информации с теми, за контакты с которыми других предавал анафеме. В его показаниях Соколову от 11 августа 1920 года читаем о Ленине: «Прибыв в Россию в 1917 году с целым сонмом завербованных им агентов, в чем ему открыто помогли немцы, он повел энергичную борьбу на развал России в самом широком масштабе». А вот о себе спустя менее чем два месяца: «…я несколько раз был в Германии в последнее время, и мне удалось получить неопровержимые данные вот какого характера…» Характер, в общем-то, этих данных, как и их суть, оставались прежними — скандальными и клеветническими. Прежними остались и источники, которые чаще всего были известны лишь одному богу да Бурцеву, а потому их никто и никогда не смог бы проверить — «одно лицо сообщило» или «есть человек, который ведал». Но главное в том, что сам разоблачитель Ленина и большевиков «несколько раз побывал» в стране, фактически еще находящейся в состоянии войны с Россией, о чести и достоинстве которой так печется этот благородный правдолюб. Брестский договор аннулирован почти два года назад, до нового, Рапалльского, оставалось полтора года, Россия не успела отдышаться от дружеских объятий внешней интервенции и по-прежнему задыхалась от внутренней междоусобицы… Единственной силой, которая пыталась сплотить народ и воспрепятствовать развалу страны и дележу ее между своими и чужими благодетелями, — были большевики. Так не за это ли их так яростно преследовал и травил Бурцев?..

Вообше-то, при изучении его кипучей деятельности и «интимных откровений» следователям (как Соколову, так и Александрову) [97] может сложиться впечатление, что у Бурцева с годами вздорный характер и непомерные амбиции переросли в манию кого-нибудь да преследовать. Причем не ради, как он заверял всех, истины и «блага России», а для собственного престижа. Что ж, вполне знакомый образ иных современников, прошедших, видимо, заочную историческую школу у Бурцева. Вот как он сам говорил об этой «школе»: «При царском режиме я боролся с идеей самодержавия и личностью Императора Николая II. При большевиках я боролся прежде всего за целость самой Родины, считая систему их действий по осуществлению власти прежде всего предательством России». Временное правительство и Керенского он, между прочим, тоже изобличал как предателей России и слуг Германии, точно так же, как затем утверждал, «определенно заявляя», что «самый переворот 25 октября 1917 года, свергнувший власть Временного правительства и установивший власть советов, был совершен немцами через их агентов, на их деньги и по их указаниям».

97

Следователи по особо важным делам Соколов и Александров ставятся здесь часто рядом неслучайно; дела, которые они вели, — это единый антибольшевистский двухактный «спектакль», главными режиссерами которого являлись сперва Керенский, затем Колчак.

Нужную информацию Бурцев получал иногда от загнанных в угол лиц, пользуясь их безысходностью или продажностью. В одной из книг читаем: «Загнанный в тупик руководством партии эсеров… Рутенберг живет в Европе буквально на птичьих правах: ни своего дома, ни средств к существованию… Рутенберга разыскал эсеровский деятель Бурцев, знаменитый главным образом тем, что он был инициатором разоблачения действовавшего в партии полицейского провокатора Азефа и первым опубликовал разоблачительный материал в издаваемом им журнале „Былое“. Ознакомившись с тогда еще не оконченной рукописью воспоминаний Рутенберга, Бурцев принял ее к печати. Так у Рутенберга появились деньги…». [98] У Рутенберга не совсем чистые деньги, а у Бурцева — такого же качества слава разоблачителя.

98

Ардаматский Василий. Перед штормом. (Роман-хроника). — М.: Политиздат, 1989. С. 282.

И все же, вопреки стремлениям Бурцева сделать для себя рекламу суперпатриота, его усилия, как и многих ему подобных «честных партийцев», с кем ему доводилось тесно сотрудничать, — эсеров, кадетов, монархистов, а то и просто агентов полицейской охранки и иностранных разведок, — эти усилия шли не столько на пользу, сколько во вред России.

10

«В 1917 году я встретился с ним однажды у Ивана Федоровича Манасевича-Мануйлова», — рассказывал Бурцев Соколову в Париже 11 августа 1920 года о знакомстве с банкиром Карлом Иосифовичем Ярошинским. Любопытная деталь. Ярошинский, якобы отправивший в Тобольск «ссыльному» Николаю 11 35 000 рублей, сообщает об этом Бурцеву, который общеизвестен не просто как антимонархист, но и откровенный недоброжелатель Николая II. Впрочем, Бурцев, всегда ко всем подозрительный, в беседе с Соколовым нелестно отозвался о Ярошинском. Тот, дескать, произвел на него «впечатление человека, мало уравновешенного, весьма сомнительного, с большим размахом». Но бог с ним, с Ярошинским. Нас в большей мере может интересовать другое лицо, действительно сомнительное, но не по воображению, а по делу, о котором дурная слава накопилась и в тайных архивах охранки и контрразведки, в редакционных портфелях, на газетных и журнальных полосах, в общественных пересудах. Речь идет о Манасевиче-Мануйлове. В короткой фразе, зафиксированной Соколовым и произнесенной Бурцевым, звучит если и не уважение, то доверие к «Ивану Федоровичу». И как же иначе, если они в течение долгих лет были связаны темными делишками.

Разрозненные сведения об этой странной и вместе с тем закономерной дружбе можно разыскать в различных публикациях. Но, думается, наиболее интересные сведения содержатся в довольно редкой книжонке. [99] Начинается она так:

«В одном из правительственных секретных архивов сохранилось объемное дело о коллежском асессоре Иване Федоровиче Мануйлове. На обложке дела надпись:

„Совершенно секретно. Выдаче в другие делопроизводства не подлежит“.

С 1895 по 1917 год заботливой рукой подшивались сюда всяческие документы и бумаги, касавшиеся коллежского асессора. В своей совокупности бумаги эти развертывают целое полотно жизни Ивана Федоровича: жизнь же его — подлинный роман приключений… Похождения его интересны по тем нитям и связям, которые тянутся от мелкого агента к самым громким деятелям… Надо добавить, что секретное дело, которым мы пользуемся, было секретным и для следственной и судебной властей, разбиравших дело Мануйлова в 1917 году».

99

Бецкий К., Павлов П. Царская Россия. Русский Рокамболь. (И.Ф. Манасевич-Мануйлов). — Л.: Книжные новинки, 1927.