Убийства никого не красят
Шрифт:
И лишь в начале шестого, когда уже уходила с работы, я вспомнила, что собиралась позвонить Стюарту Мейсону.
Наверное, стоит объяснить, кто такой Стюарт, чтобы вы поняли, что происходит. Буду краткой, поскольку испытываю некоторую неловкость, когда дело доходит до обсуждения моей сексуальной жизни. Пусть даже в последнее время и обсуждать-то особенно нечего, но всё же…
Стюарт Мейсон — мой бухгалтер, а также друг, ставший любовником, а потом снова превратившийся в друга. Мы знакомы сто лет, Эд ещё не появился в моей жизни, а со Стюартом мы уже были друзьями. Я испытываю к нему симпатию с того самого дня, как он принялся совать нос в мои приходно-расходные
Более чем через год после смерти Эда наши отношения со Стюартом приобрели несколько иной характер — в подробности вдаваться я не стану, уж увольте. Думаю, так случилось оттого, что мы оба глубоко переживали понесённые потери и чувствовали себя одиноко, а кроме того, нравились и доверяли друг другу. То есть я хочу донести до вас, что между нами никогда не было любви или страсти — лишь приятные моменты, пережитые сообща очень хорошими друзьями.
Как бы то ни было, любовниками мы оставались довольно долго. Но затем случилась некая история, о которой мне и вспоминать не хочется. Мне вдруг стало стыдно за физический аспект нашей дружбы, и мы вернулись к прежнему платоническому статусу. В коем пребываем и поныне, нравится мне это или нет.
Но вернёмся к звонку… В среду у Стюарта день рождения, и я веду его в ресторан. Мы давно об этом договорились, но я подумала, что неплохо бы уточнить, и удивилась, застав его в офисе:
— Как хорошо, что ты ещё не ушёл!
— Издеваешься? Мне тут до ночи сидеть, пятнадцатое апреля на носу — налоговый судный день.
— Не стану тебя отвлекать. Я только хотела узнать: мы встречаемся завтра вечером?
— Не спеши, у меня найдётся минутка поболтать с тобой. Да, завтра точно встречаемся. Как ты поживаешь?
Я скорчила недовольную гримасу, но, сообразив, что по телефону гримасы всё равно не видно, ответила:
— Так себе.
— Неприятности?
Я редко жалуюсь — не чаще чем два-три раза в час. Кроме того, Эллен накануне вечером всадила в меня изрядный заряд самоуважения, потому я лишь ответила:
— Никаких. Правда, у меня новое дело… чрезвычайно запутанное. И порою берут сомнения, по плечу ли оно мне. А так всё в порядке. О деле расскажу при встрече. — И, желая похоронить тему на время, добавила игриво: — Захочешь ты меня слушать или нет.
— Определённо захочу, — усмехнулся Стюарт и тут же перешёл на серьёзный тон: — Ты — исключительно компетентный следователь, Дез. Если не веришь, вспомни, как ловко распутала убийства в доме своей племянницы. — После короткой паузы он добавил для пущей убедительности: — Не сомневаюсь, ты и на этот раз добьёшься успеха, вот увидишь.
Я была очень тронута. Но не удивлена. Стюарт — чуткий малый и добрая душа. Плохо только, что, на мой вкус, слишком интересный (вам уже известно, как я отношусь к мужчинам с привлекательной внешностью), в ином случае у нас могло бы быть будущее.
Дав ему адрес ресторана, настоятельно рекомендованного Эллен, я пообещала встретить его там в семь. На том и порешили, а затем я отправилась подкрепиться сандвичем перед встречей с Эриком Фостером.
*
Несмотря на час пик, я без труда поймала такси и прибыла к дому Фостера — старой, но ухоженной высотке — на десять минут раньше срока.
Лично я не бываю в восторге, когда гости являются раньше положенного времени.
Когда я наконец позволила себе подняться наверх, было ровно восемь.
Эрик Фостер оказался высоким, худым, подтянутым и тоже светловолосым, как его сестры. С первого взгляда я решила, что он молод, но, присмотревшись, заметила резкие складки, протянувшиеся от носа к уголкам рта; русая шевелюра тоже была изрядно подёрнута сединой. Возраст Фостера я определила как “ближе к сорока”, предположив, что он лет на двенадцать старше сестёр.
Он пригласил меня в небольшую, абсолютно безликую гостиную, где я уселась на противный современный диван, из тех, что рассчитаны на людей ростом не ниже двух метров. Диван был таким глубоким, что мне пришлось сдвинуться на самый край, иначе ноги не доставали до полу. Фостер опустился в кресло напротив и, как только я перестала, ёрзать, устраиваясь поудобнее, пространно извинился за отсутствие иного угощения, кроме диет-пепси и растворимого кофе. Я бы не отказалась от кофе, но дневной лимит, строго соблюдаемый мною, был почти исчерпан; последнюю чашку я предпочла выпить дома, заедая лимонным суфле. Однако я с удовлетворением отметила приятные манеры хозяина. (Впрочем, англичане всегда кажутся более вежливыми, чем мы, американцы. Наверное, дело в акценте: для нашего уха даже “ну ты, сволочь!”; произнесённое британцем, звучит как комплимент.) Трудно было поверить, что Фостер американец. По крайней мере, был американцем, когда родился.
— Видимо, вы переехали в Лондон очень юным, — заметила я.
— В пятнадцать лет. А сёстрам не было и года, — отозвался он с благодушной улыбкой.
— Простите, а где вы находились в понедельник вечером, когда стреляли в ваших сестёр? Скажем, между половиной восьмого и девятью часами? — Я решила сразу покончить с самым щекотливым вопросом, дабы более к нему не возвращаться.
От благодушия Фостера не осталось и следа:
— Я уже давал показания в полиции.
— Знаю, но мне это необходимо для моих собственных записей.
— А также потому, что в ваших глазах я — подозреваемый, верно?
— В настоящий момент я считаю подозреваемым любого, кто хотя бы раз в жизни поздоровался с близнецами.
— Очевидно, полиция города Нью-Йорка тоже так считает, — сухо обронил Фостер. — Поймите меня правильно, я уважаю профессионалов. Но ваши полицейские усердствуют сверх всякой меры. Вам известно, что меня даже не пускают в больничную палату, и это несмотря на присутствие охраны двадцать четыре часа в сутки?! — Он возмущённо покачал головой. Затем глянул на меня, прищурившись, и, видимо оценив мои интеллектуальные возможности, пошёл в атаку с открытым забралом: — Скажите, мисс Шапиро, если я стрелял в сестёр, то что, черт возьми, меня на это толкнуло?
— Ну, вы с Мередит не слишком ладили и…
— Боже! Да вам известно, как давно мы с ней не ладим? — перебил Фостер. — И не я злился на Мерри, а совсем наоборот. Много лет я пытался помириться с ней. — Он умолк, погрузившись в свои мысли, но вскоре возобновил военные действия: — Ладно, оставим это. Но зачем мне понадобилось стрелять в Мэри Энн?
— Очевидно, у близнецов было немало денег. А вы ближайший родственник.
— Но они могли оставить деньги своим дружкам. Или какому-нибудь обществу охраны одноногих орангутангов.