Убийства в монастыре, или Таинственные хроники
Шрифт:
Грета глубоко вздохнула, выпустив в воздух облако пара.
.— А правда вот в чем: владеть собой так, как она делала это в последние годы, она училась всю жизнь. Она посвятила жизнь науке, потому что хотя наука и описывает невзгоды, боль и ужас, но не пахнет ими. Но каждый раз, когда она занималась чем-то, кроме чтения или письма, было достаточно незначительного повода, чтобы ее столь размеренный нрав выплеснул на людей всю свою ярость. Она позволяла себе вспышки гнева и позволяла людям мучить себя, вместо того чтобы, как ты, тут же бежать от них. О нет, вы совсем не похожи! Ты вся сжимаешься
«Поскорее бы она замолчала! — думала Роэзия. — Пусть перестанет наконец болтать! Мысль, на которую у нее уходит двадцать предложений, можно уместить в одном!»
— Не могу поверить, — сказала она холодно, когда Грета остановилась, — что в тебе проснулось уважение к Софии. Неужели ты хочешь сказать, что простила ей предательство королевы, хотя всю жизнь ненавидела ее за это? В те дни, когда я пришла в этот монастырь, ты только об этом и твердила.
— За свое предательство ей пришлось дорого заплатить. И за другие грехи, возможно, даже более тяжкие. София была не только лгуньей, но и убийцей. Вам это известно?
— О, злая женщина! — рассердилась Роэзия. — Сначала говоришь, что понимаешь ее, а потом обвиняешь в самом великом из всех грехов?
Грета рассмеялась.
— Ты меня неправильно поняла. Я не обвиняю ее, а просто рассказываю. Так оно и было: она виновна в смерти троих людей. Она, конечно, не убивала их собственноручно, но обрекла их на гибель, что равносильно удару кинжала. Первой была монахиня в монастыре, где она провела детство, вторым был ее собственный муж, а третьей...
— Прекрати!— прервала ее Роэзия. — Прекрати!
— Почему? — дерзко спросила Грета. — Ты думала, она на такое не способна? Вообще-то меня удивляет, что ты об этом ничего не знаешь. Ты что, не читала ее хронику?
Грета сделала паузу. Обычно ее речевой поток никогда не обрывался.
— Содержание ее хроники — тайна! — взволнованно ответила Роэзия. — Оно неизвестно ни одной из сестер монастыря. — Да, конечно, — рассмеялась Грета. — Сними София не хотела иметь ничего общего. Иное дело с тобой. Ты была ее ученицей. И разве мы не узнали, что она и своей дочери Катерине читала выдержки из хроники? — Я хронику не читала, — упрямо повторила Роэзия. Грета закрыла глаза и глубоко вздохнула. Ее лицо затерялось облаке пара. — Странно, странно... — сказала она задумчиво, а потом захихикала. — Ведь даже я, которая долгое время считалась ее противницей, знаю, что написано в хронике!
Глава IX
1200 год
Аделина была набожной.
Сестра Бертрана, которая после смерти Мелисанды забрала Теодора, а потом вышла замуж за графа Бриенского и родила ему сыновей, заключала с Богом сделки, как купцы в
Она не дарила все реликвии. Она постоянно молилась, кладя рядом с собой кусок пергамента евангелия от Марка, который евангелист лично передал в руки святого Ермакора, обломки решетки, на которой был зажарен святой Лаврентий, и таз, в котором святая Женевьева, освободившая Париж от кровожадных язычников, мыла голову.
Однако Аделина знала, что этого недостаточно, чтобы задобрить строгого и мстительного Бога. Каждое воскресенье она ходила в церковь, но вовсе не для того, чтобы послушать мессу. Она появлялась в церкви в тот момент, когда священник поднимает вверх просфору, потому что это мгновение, как известно каждому верующему, — самое благодатное в каждой службе и заменяет тридцать дней в чистилище. После этого она переходила в следующую церковь, чтобы пережить там то же событие, и часто, возвращаясь домой, удовлетворенно считала, на сколько дней сократила жуткое очищение, и была совершенно счастлива, когда получалось более сотни.
Однако оказалось, что существует место куда более страшное, нежели чистилище, в котором должны были подвергнуться пытке освобожденные на Небесах. Об этом она заговорила, выбежав с раскрасневшимися от волнения щеками к только что прибывшим Бертрану и Софии.
— Он не хочет крестить его! — визжала она. — Он не хочет его крестить! А мы ведь знаем, что некрещеные души детей попадают в Лимб! Там их ждут не злые демоны, чтобы мучить их и причинять боль, а мрак и холод. И маленькие дети никогда не будут петь песни с Божьими ангелами. И никогда не смогут взглянуть на Всевышнего!
Всхлипывая, она опустилась перед Бертраном, в то время как София настороженно принюхивалась к застоявшемуся воздуху
В домах богатых парижан воняло не так сильно, как в Любеке. Здесь было принято мыться каждый день, причем целиком (чего София, впрочем, терпеть не могла: нагота, даже ее собственная, напоминала ей о потном теле Гризельдис или теле Арнульфа, покрытом коричневыми пятнами). В доме Аделины дым смешивался с запахом пота и рвоты, а еще со сладковатым и в то же время гнилым запахом экскрементов маленьких детей.
— О, пожалуйста, помогите, не позвольте ему попасть в Лимб! Пусть это случится, когда будет угодно Богу, но только не теперь! Бертран смущенно смотрел на взволнованную сестру А София тем временем нашла место, где воздух застоялся больше всего. Это была скромная комнатка, пол которой не был покрыт плиткой, а стены не были обиты деревом. В хорошие времена это была детская, а сейчас — комната больных.
У Аделины Бриенской было трое сыновей, и все трое лежали в сильном жару. Разгоряченные тела были покрыты вишнево-красными пятнами, а потемневшие языки вываливались наружу.
— Все началось со старшего, — плаксиво объясняла Аделина, последовавшая в комнату за Софией. — И двое маленьких тут же подхватили это...
— Откройте все окна! Тут дышать нечем, — коротко приказала София.
— О нет! — воскликнула Аделина. — Все знают, что в комнате больного нельзя открывать окна. Разве вам не известно, что снаружи поджидают демоны, надеясь пробраться внутрь?
Раньше, чем София успела ответить, один из мальчиков поднялся в постели.
— Горит, — жаловался он, едва разнимая потрескавшиеся губы, — все в огне. Горит, горит!