Убийственная лыжня
Шрифт:
— Вы открывали его? — спросил Остлер.
— Нет, что вы!
— А почему тогда принесли письмо сюда? Если вы его не открывали и не читали, тогда не можете знать, что…
— Хорошо, хорошо, я признаюсь. Я открыл его и прочел.
— Разве так можно делать?
— Читать?
— Лгать.
— Нет, так не делают, мне уже стыдно.
— Три раза Аве-Мария, — сказал Остлер.
— Два раза Аве-Мария. За мелкую ложь читают два раза Аве-Мария, и не больше.
— Вам лучше знать.
— Я это сделаю сразу же на обратном пути.
— Да, сделайте это.
— Да?
— Ни слова никому. Обещаете?
— Обещаю.
После того как Остлер всех обзвонил, следственная группа Куница немедленно была в сборе. Эксперты-криминалисты были уже на месте, когда Еннервайн и его команда появились в участке. Худой как щепка человечек работал кисточкой с листом бумаги и конвертом, женщина в толстых очках рассматривала письмо дополнительно с лупой и делала записи.
Затем Ханс-Йохен Беккер поднял помятое письмо пинцетом, рассмотрел его, качая головой, и положил в пластиковый пакет.
— Относительно дактилоскопических следов я вряд ли смогу вас обнадежить, — сказал он.
— Мы так и думали, — вздохнул Еннервайн. — Но есть ли какая-нибудь зацепка, с которой мы что-то можем начать?
— Я с ходу нашел десять различных отпечатков пальцев, — сказал человек с кисточкой. — Предположительно их даже больше.
— Куница дал потрогать бумагу по возможности большему числу людей, — произнес Штенгеле.
— Но это еще не все, — сказала женщина в очках. — Он еще дополнительно окунул письмо в воду, искомкал его, сбрызнул жиром и еще бог знает что. Видите, на одной стороне оно даже немного подпалено. Настоящая путаница следов на узком пространстве. Как из учебника.
— Просто захватывающее зрелище, — добавил Беккер с восхищением. — Это письмо займет нас на долгое время.
— На что это похоже! — воскликнула Николь. — Кто-то имеет право нас провоцировать? Этот Куница наверняка достаточно уверен в своем деле.
— Это наш шанс, — сказал Беккер. — Будем надеяться, что когда-нибудь он будет слишком уверен в своем деле. Что в своем цирке со следами здесь он, например, сделал ошибку. Если нет, то тогда это с позволения сказать произведение искусства.
— То есть все-таки бывший сотрудник полиции? — заметил Остлер. — Может быть, даже, криминалист? Потому что он так хорошо разбирается в этой области.
— Сейчас не требуется большого труда, чтобы найти информацию, — сказал Беккер. — Книжные магазины завалены специальной научно-популярной литературой, каждый день целые классы школьников водят по полицейским участкам — иногда это настоящее мучение.
— На тему школьные классы попозже еще будет, — сказал Остлер. Все наблюдали за маленькой немой сценой, как Беккер, дама в очках и человек с кисточкой по очереди обнюхивали письмо.
— Это все указывает на возврат к инфантильности, — произнесла Мария, когда люди Беккера разложили свои сокровища и ушли.
— Вы думаете, он большой ребенок? — спросил Штенгеле.
— Так можно сказать. Большой, опасный ребенок, да. С огромной криминальной энергией…
— …и имеющий много свободного времени, — прервал его Еннервайн. — Чтобы все это подготовить,
— Пенсионер? Подросток?
— Пенсионеры и подростки — это группы населения, у которых сегодня меньше всего свободного времени, — сказал Еннервайн.
— Я бы сказала, что свою патологическую потребность подвергать людей опасности он перекрывает различной галиматьей и, таким образом, легализует, — рассуждала Мария.
— Историями о лошади, так сказать, — сказала Николь Шваттке.
— Да, верно. Он устраивает так, как будто играет в игру, но хочет только одного: власти. Он хочет иметь власть над людьми, он должен быть важным, ему нужно внимание многих людей. Рассказывает нам истории, и тем самым хочет отвлечь нас от одной истории, а именно от своей. Насколько я знаю, существует такое выражение: мифомания. Это нарцистическое нарушение личности. Мифоман — это такой тип, который вместо одного ответа дает десять ответов. Я приведу один такой пример.
Мария встала и прохаживалась взад и вперед, что придавало ей вид профессора.
— Ребенок тайком таскал сладости из кладовки. Родители приходят домой, видят по ребенку, что тот в чем-то провинился. Ребенок ищет стратегию. Вместо того чтобы либо отвергнуть, либо признать проступок, ребенок рассказывает, что он выпустил золотистого хомячка, пролил чернила на ковер, жег спички в сарае, и все, что угодно. Он полагает, что сможет спрятать истинную историю среди многих выдуманных. Но когда-то это, конечно, вскроется, но на данный момент стратегия срабатывает. Если такое детское поведение сохраняется до взрослого возраста, то мы говорим об инфантильной мифомании. Это теория.
— Теория, да, конечно, — сказал Остлер. — Но в этом поселке есть человек, к которому это описание подходит.
Остлер коротко рассказал о цитристе Беппи и его невероятных историях. Все в этой комнате его уже один раз видели, он был наверху на Шахене при сходе лавины.
— Это как раз соответствует профилю мифомании! — воскликнула Мария в восторге.
— Он так и так в списке подозреваемых, — сказал Еннервайн. — Мы им потом сразу же займемся.
Мария встала и наклонилась над столом, чтобы достать кофейник, Еннервайн рассеянно смотрел в ее сторону. Вдруг он схватился большим и средним пальцами за височные доли и начал их массировать. Он облокотился на стол и глубоко дышал, опустив голову вниз.
— С вами все хорошо, шеф? — спросил тихо Штенгеле, наблюдавший за ним.
— Да, все в порядке, — пробормотал Еннервайн, не выпрямляясь. — Мне кое-что пришло в голову. Продолжайте, я слушаю.
— Преступник хочет что-то скрыть. Мне кажется это приемлемым, — сказала Николь Шваттке посреди возникшей паузы. — Мы имеем дело с серийным преступником, который дважды наносил удары, и заявляет о новых покушениях. Если своими утверждениями он только играет и его привлекает лишь приключение, не собирается ли он скрыть действительно хладнокровное убийство, которое либо уже произошло, либо еще предстоит в будущем?