Убийственно хорош

Этот конверт… В нем оказались фотографии. Добротные цветные фотографии, на которых мой любимый, мой Ванечка был запечатлен…

Практически не соображая, что делаю, я кинулась вниз, в машину… Как я доехала до дачи, один бог да мой ангел хранитель и ведают. Иван обнаружился на кухне. Черт бы побрал его хозяйственность!

— Машуня! — он начал улыбаться, и тогда я швырнула в его красивую свинскую морду всю пачку подаренного мне компромата, а потом, развернувшись, помчалась в спальню то ли рыдать, то ли крушить мебель.

Он не появлялся довольно долго. И, видимо, достаточно,

чтобы бешенство, выкипев, перестало заливать жалкий огонек моего разума. Потому что я не убила его сразу, как только он вошел.

— Я звонил дядюшке, — так мы договорились называть Пряничникова.

— Это еще зачем? Хочешь, чтобы твоей голой задницей полюбовался и он? — я едва ли не ядом плевалась.

— Машка, — он вздохнул. — Я, конечно, понимаю…

— Ни черта ты не понимаешь! — я плюхнулась на кровать и принялась таки оглушительно рыдать, надсадно и совершенно обреченно.

— Глупышка! — он присел рядом и тронул меня за плечо.

Я дернулась, словно это был здоровенный паук, а не его рука.

— Убирайся к чертовой матери!

— Я, пожалуй, действительно пойду. Подожду, когда ты будешь способна слушать.

Встал, потоптался. Я рыдала. Вздохнул. Шаги к выходу. Дверь закрылась… а я притихла и внезапно задумалась.

«После чего мне были вручены эти мерзкие свидетельства, отпечатки подсмотренных чувств, ворованные отражения чужой страсти? После того, как мне настоятельно рекомендовали удалить Ивана из дома! Зачем? Аслан никогда не станет…»

Я вцепилась в подушку.

«Господи, спаси и сохрани! А вдруг он и правда узнал про сына?»

Я вскочила и уселась посередине кровати. Прямо передо мной лежала проклятая пачка фоток. А на них Иван в объятиях какой-то пышногрудой девицы! Я потянулась и одним пальчиком сдвинула верхний снимок. С ней же. Поза еще выразительнее.

«Боже! Как же он красив! Сволочь!»

Я просмотрела всю пачку. Ивана поймали всего с тремя дамочками. Причем только с одной из них, той грудастой, фотографии были такими впечатляющими — остальные снимки оказались значительно более пристойными и менее качественными. Поцелуи, объятия, съемка через оконное стекло — все размыто, лица, позы лишь угадываются, хотя и достаточно понятны и узнаваемы. Последние фотографии и вовсе привели меня в замешательство. Судя по длине волос Ивана, они были самыми свежими. Да и эту майку, что была на нем тамошнем, я знала — он носит ее сейчас, даже сегодня в ней.

Но самое любопытное в них было то, что на этих снимках было запечатлено посещение твердым гетеросексуалом Иваном Ивановым, что, кстати, убедительно доказывалось всем предыдущим фотоматериалом, некоего клуба. Вывеска читалась более чем ясно: «Голубая луна». На первой фотографии он входил в подъезд; на второй, сделанной через стекло все того же подъезда, его приобнимал за талию какой-то типчик, к которому Иван доверительно склонялся с высоты своего роста, на третьей они удалялись в глубину здания.

Бешенство опять обуяло меня. Этого еще не хватало ко всему прочему! Подхватившись с кровати, я уже через минуту трясла перед античным профилем Ивана новыми доказательствами его вины.

— А это что? Ты… Ты еще и по этой части мастак? Или?.. Или… Ты кто, вообще такой, чтобы кому-то пришло в голову следить за каждым твоим шагом, а потом о них еще и мне таким вот образом сообщать?

— А вот это, Маш, самый важный и самый интересный во всем этом

вопрос…

За пару месяцев до…

— Машуня, твоя очередь.

Полный затаенного веселья шепот Васьки Перфильева теплым ветерком коснулся уха. Усмехнувшись в ответ, я привычно поправила вечно сползающие очки. В новом платье в пол я, привыкшая к джинсам и хаки, чувствовала себя рыбой, попавшей в сети, а вот Васька в черном смокинге, который, как выяснилось, дала ему на этот вечер одна из его многочисленных подружек, работавшая в костюмерном цехе Останкино, выглядел неожиданно элегантно. Впрочем, волнения, предчувствия триумфа все равно не было. Даже пришлось напомнить себе, что далеко не каждый день удостаиваешься того, чтобы быть представленным к «Лавровой ветви».

«И притом вполне заслуженно!» — подумалось без ложной скромности.

Последняя работа — большой фильм об Афранистане — получился действительно стоящим. Стоящим! Волнение пришло со странным опозданием. Нервная дрожь накатила после, когда я уже вернулась на свое место и опустилась в кресло рядом с Васькой, сжимая в мгновенно вспотевшей ладони только что полученную статуэтку.

— Машка, пойдем, что ли, выпьем?

Кивнула, испытывая благодарность за его всегдашнюю чуткость. Несмотря на то, что Перфильев был почти на четыре года моложе, он, зеленым юнцом появившись на телевидении, сразу же взял меня под свою опеку. Это было уже достаточно давно, и изначальные причины забылись, но сам Василий упорно объяснял все «количественным соотношением» — рядом с его ста с небольшим килограммами, умопомрачительно распределенными на почти двухметровую высоту, мои хлипкие сорок пять, которых едва хватало, чтобы хоть как-то покрыть несчастные полтора метра роста, выглядели совершенно по-детски.

— Пошли. Только долго я не смогу, домой нужно.

— К себе, значит, не зовешь…

— Пусти козла в огород!

— Совращением несовершеннолетних не занимаюсь.

— Моей дочери, между прочим, через два месяца уже двадцать…

— Наталье двадцать?!

— Чего ж удивляться, если твоему крестнику девять!

— Маш, мне стыдно. Неужто правда? Я так давно его не видел… Ну пригласи меня! Честное слово, я буду вести себя абсолютно невинно!

— И ты сможешь?

— По крайней мере, буду очень стараться.

Отказать не получилось, да и, честно говоря, особого повода не было. Это уж я так… перестраховывалась. Так что через час мы уже въезжали в подземный гараж дома, в котором я не так давно купила большую двухэтажную квартиру. Пришлось вбухать в это безумие, расположенное так далеко от центра, что Макар и его телята умерли бы от старости, пока дошли, все сбережения и деньги, вырученные за прекрасную двухкомнатную квартиру в Староконюшенном переулке. Это был шаг! Зато наконец-то у меня появились гостиная, кабинет, а на втором этаже три спальни. Одна для дочери Наташи, другая для Васьки-младшего — крестника Перфильева, а третья, с великолепным эркером, для себя, любимой. Мебели в этом дворце было нищенски мало, а потому особенно поражали его размеры. Чудо как хорошо! Конечно, сначала угнетала необходимость по два часа добираться до центра, но потом привычка взяла свое, и теперь, попадая, наконец, домой, я чувствовала себя по-настоящему хорошо — уютно и защищенно.